Украинское крестьянство, оказавшееся в центре российской политики кнута и пряника на Украине, испытывавшее на себе попытки польского дворянства отстоять свои давние привилегии, оставалось в своей массе полностью непросвещенным и порабощенным. Несколько украинских интеллигентов, сумевших получить образование, пытались отстоять своеобразие украинской культуры и способствовать ее развитию, однако были отброшены и не признаны подавляющим большинством как поляков, так и русских, считавших русинов или малороссов частью своей собственной культуры. Усилия таких людей, как П.А. Кулиш, Н.И. Костомаров и даже Т. Шевченко, и Кирилло-Мефодиевского братства не могли изменить в то время положения украинцев. Несколько поляков, осознававших весь трагизм бездны между своим и украинским народом, пытались в начале 1860-х гг. найти точки соприкосновения. Однако эти люди были не поняты в первую очередь большинством польских помещиков Украины и заслужили пренебрежительное звание «хлопоманы», которым в будущем гордились, полностью посвятив себя развитию украинского языка, истории, литературы и культуры. Примером такого рода людей были Т. Рыльский и В. Антонович988. Как показали последние исследования А. Миллера, появление украинофилов среди русских ограничивалось интеллигентскими кругами российской столицы.
Отмена крепостного права в 1861 г. и Польское восстание 1863 – 1864 гг. не принесли значительных перемен в положение украинцев, чья национальная принадлежность использовалась как русской, так и польской стороной в междоусобной борьбе, но никогда не воспринималась всерьез. Известно, что такова была точка зрения, к примеру, тех польских землевладельцев, членов дворянских комитетов по улучшению быта крестьян, созданных в 1858 г. для подготовки крестьянской реформы.
В результате бедные идеалисты из Киевского университета, которые после начала восстания в 1863 г. распространяли по украинским селам «золотые грамоты», в которых польские помещики обещали крестьянам больше прав и льгот, чем царские власти, были пойманы крестьянами и в лучшем случае переданы полиции, а в худшем – стали жертвами самосуда.
Необразованных крестьян, не понимавших ни сути императорского указа об отмене крепостничества с его многочисленными отсрочками и условиями, ни красивых обещаний польских студентов, интересовало лишь одно – бесплатное получение земли, а этого им никто не обещал. По селам распространялись слухи, согласно которым через два года после провозглашенного манифеста, где-то в марте – апреле 1863 г. наступит «слушный час», когда крестьянам без выкупа раздадут землю. В связи с этим в 24 селах Кременецкого уезда крестьяне отказались исполнять барщину и были удивлены, когда усмирять их приехал польский генерал российской армии Адам Жевуский… Правда, в это время царским властям было важнее переиграть поляков, чем удержать крестьян в повиновении. Вот почему правительство обратилось к тем же мерам, что и в 1831 г., чтобы подогреть ненависть украинских крестьян против мятежных польских помещиков. Указом от 24 апреля 1863 г. в западных губерниях вводились сельские караулы и сельская стража для преследования повстанцев. И вновь, как и в 1831 г., с целью перетянуть крестьян на свою сторону власти давали лживые обещания. Созданный в Киеве во главе с К.А. Говорским русификаторский «Вестник Юго-Западной и Западной России» стал печатать и распространять среди крестьян через православных священников листовки. И хотя текст этих воззваний под названием «Беседа с русским народом, живущим в Западном и Юго-Западном крае России» производил на крестьян сильное впечатление, авторы его не задумались о возможных последствиях, когда сулили, что земли каждого польского помещика, пойманного крестьянами, будут переданы им во владение989.
Сам факт организации, хотя и не повсеместной, караулов, вооруженных пиками и косами, создавал у крестьян впечатление, будто царь разрешил им своего рода местную автономию. В связи с этим в памяти вновь воспряли традиции прежней казацкой вольницы, не угасавшие в украинском народном сознании. Подобные настроения поддерживали со своей стороны и поляки, распространяя стихи и думы на украинском языке о борьбе казаков с москалями. На страницах журнала «Основа», выходившего с 1861 г. в Петербурге, Т. Рыльский заявил, что крестьянство является единственной силой, с которой следует считаться990. Власти достаточно быстро смекнули, что слишком ярко выраженный украинский характер упомянутой стражи мог быть для них небезопасным.
Российская армия растерянно наблюдала за охватившим крестьян безумием, жертвой которого иногда становились и русские помещики, например братья Ревякины. Польский помещик Феликс Шостаковский рассказывал: «Конец был грустным. Отряд повстанцев Звенигородского уезда, окруженный под Кошоватой, рассыпался, и тогда началось систематическое истребление. Тысячи крестьян окружили лес, каждого встреченного повстанца убивали… Солдаты [российские. – Д.Б.] еле были в состоянии защитить несчастных от разъяренной черни. Вот каково было расположение люда! Доказал его, и не раз… Крестьяне в то время были опаснее солдатни, убивали без вопросов, без какой-либо ответственности каждого, хоть и беззащитного…»991 Многие крестьяне размахивали напечатанными в Киеве листовками, считая, что в них дано разрешение убивать.
Подобная позиция вызвала незамедлительную реакцию властей: во-первых, в зародыше были подавлены несмелые попытки эмансипации украинской культуры, а с другой, были сделаны значительные экономические уступки, чтобы оторвать украинское крестьянство от поляков и крепче привязать к царской власти.
Министр внутренних дел Валуев запретил «Основу», а также большинство изданий на украинском языке. 16 июля 1863 г. он записал в дневнике: «Были у меня несколько лиц, в том числе Костомаров, сильно озадаченный приостановлением популярных изданий на хохольском наречии. Мягко, но прямо и категорически объявил ему, что принятая мною мера останется в силе».
18 июля министр уточнил свое мнение, требуя от цензуры (по согласованию с министром народного просвещения, Синодом и шефом жандармов) не давать разрешения на издание на украинском языке ни одной религиозной книги, ни одного учебника: «…никогда особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши»992. Было разрешено издание только ограниченного количества художественных произведений.
Чтобы ослабить этот удар, в конечном итоге малоощутимый для необразованного большинства украинского крестьянства, Валуев предложил генерал-губернатору Анненкову решение, предусматривавшее для украинских крестьян большие льготы по сравнению с реформой 1861 г. Вместо того чтобы оставаться, как в России, «временнообязанными» своих прежних господ и продолжать трудиться на них, украинские крестьяне должны были в обязательном порядке выкупить свои наделы с 20 %-ной скидкой. Выкуп земли с выплатой денег государству разрывал какую-либо связь крестьян с помещиками, в большинстве своем поляками.
Мы еще вернемся к этому важному указу от 30 июля 1863 г.
Прежде чем перейти к рассмотрению дальнейшего развития земельного вопроса, необходимо отметить, что польская политическая мысль, которая могла свободно развиваться лишь в эмиграции, на протяжении следующих 50 лет, подобно российской, отказывалась признать своеобразие украинской культуры. Эта позиция усилилась после того, как в 1867 г. Австро-Венгрия позволила развиваться украинской культуре в Галиции.
Большинство польских эмигрантов не сделало никаких выводов ни из поражения польского восстания на Украине, ни из обстоятельств этого поражения. Свидетельством чему брошюра Леона Чеконского, изданная в Швейцарии в 1865 г., лишенная какого-либо понимания политической реальности: «Оттуда [из Правобережной Украины, «Руси». – Д.Б.]… забьет струей главная сила. Русь может располагать мощнейшими средствами, она даст сигнал к окончательной битве, в степях Руси решится судьба Польши». Столь наивная вера сопровождалась острым осознанием несправедливостей, творимых польскими помещиками в отношении украинских крестьян. Автор брошюры в резком тоне обличал хозяев «рабов», поскольку лично убедился в самоуправстве польских землевладельцев. Однако, несмотря на это, он хранил надежду на возможность союза с крестьянами в борьбе против царя – «немного удачи, больше времени, [и] простой народ можно было бы поднять». Его вера опиралась прежде всего на убеждение, что четыре века дали полякам неоспоримое право владеть не только землей, но и людьми: «Руський крестьянин любит волю, это единственная постоянно вибрирующая в нем струна. Та единственная, которую возможно задеть. Напрасно он от царизма ожидает ее и ожидать будет. Он не получит ни воли, ни имущества. Воли нет в царских амбарах. Имущество, даже если ему и разрешили бы взять чужое, так царские чиновники вмиг его раскрадут… или же заберут. Характер Москвы самой и ее чиновников является залогом того, что царь нашего народа [курсив мой. – Д.Б.] на свою сторону привлечь не сможет»993.
