подобным вещам. В любом случае, я совершенно уверен, что Беннетт обнаружил некое доказательство ‑ научное доказательство, не внутреннюю критику, как у Корнгольда, которая всегда может быть истолкована по‑разному, ‑ а доказательство стилем почерка, чернил и бумаги, что «Бумаги Байингтона» ‑ подделка.»
Телефон взорвался звоном, и, поднеся трубку к уху, я услышал взволнованный, панический голос сержанта Картера.
«Он только что застрелился», ‑ кричал он. «Профессор Хоторн только что застрелился здесь, в отеле!»
Я взглянул на двух мужчин в комнате и увидел, что они слышали. Делханти поднялся и потянулся за шляпой.
«Оставайтесь на месте», ‑ сказал я в трубку. «Лейтенант Делханти скоро будет. Что случилось?»
«Не знаю», ‑ ответил Картер. «Я пошёл в библиотеку, но он уже ушёл. Я нашёл его в гостинице и передал ему сообщение профессора Вельта. Он только кивнул и вышел в соседнюю комнату, а через пару секунд раздался выстрел.»
«Хорошо, оставайтесь на месте», ‑ я положил трубку.
Делханти уже стоял у двери. «Вот и всё», ‑ сказал я ему.
«Похоже на то», ‑ пробормотал он и закрыл за собой дверь.
Я повернулся к Ники. «Какое сообщение вы попросили Картера передать ему?»
Он улыбнулся. «О, это? Я просто предложил сержанту попросить Хоторна взять с собой записи Беннетта.»
Я угрюмо кивнул. Минуту или две я молчал, уставившись в стол перед собой. Затем я поднял глаза.
«Послушайте, Ники, вы ожидали, что ваша просьба произведёт такой эффект?»
Он поджал губы, словно раздумывая. Затем он пожал плечами. «Я не считал это чем‑то из ряда вон выходящим. Однако главной моей заботой была ответственность перед беднягой Беннеттом. Я подумал, что если в его идее есть хоть какие‑то достоинства, то мне следует переработать его заметки в статью, которую я опубликую от его имени.» Его маленькие голубые глаза сверкнули, а губы растянулись в ледяной улыбке. «Естественно, я хотел начать как можно скорее.»
Конец игры
Перевод на русский: Е. В. Лобкова
Была пятница, а вечер пятницы я обычно провожу за игрой в шахматы с Ники. Эта традиция зародилась, когда я устроился на юридический факультет университета, и не пресеклась даже после того, как я бросил преподавание и стал окружным прокурором. Обычно мы играли по три партии, и я как раз объявил мат в три хода, рассчитывая победить в решающей игре.
Ники сдвинул густые седые брови, внимательно изучая тот угол доски, на котором была сосредоточена моя атака. И коротко кивнул, признавая свое поражение. Я предположил:
– Вы могли бы предотвратить мат, если бы заранее продвинули пешку.
– Возможно, – ответил Ники, насмешливо глядя на меня маленькими голубыми глазами, – но это только затянуло бы игру, а позиция стала мне надоедать.
Я собирался возразить, что, как правило, позиция начинает ему надоедать, когда он близок к проигрышу, но тут позвонили в дверь, и я пошел открывать. Такое ощущение, что всякий раз, когда мне представляется случай дать Ники достойный ответ, обязательно что нибудь да помешает.
Пришел полковник Эдвардс из военной разведки, с которым мы вместе расследовали смерть профессора Макналти. Вернее будет сказать, что мы расследовали одно и то же дело, но порознь, поскольку с самого начала нашему сотрудничеству мешало плохо скрываемое соперничество, и каждый шел своим путем, сосредоточившись на той версии, которую считал наиболее перспективной. Да, мы договорились встречаться каждое утро в моем кабинете и обсуждать, каких успехов нам удалось достичь, но было очевидно, что каждый хотел не просто раскрыть дело, а раскрыть его первым. Поскольку этим утром я уже виделся с полковником, а новая встреча была назначена на завтра, его появление меня озадачило.
Полковнику было чуть за тридцать; он был еще молод, а для погон с орлами, по моему, даже слишком молод. Невысокий, коренастый, он вышагивал с важностью, которая, впрочем, присуща людям с таким телосложением и вовсе не всегда обозначает заносчивость. Наверное, это был достойный человек и знаток своего дела, но я не питал к нему теплых чувств; мы познакомились два дня назад, и он мне сразу не понравился. Во первых, он сразу потребовал предоставить ему руководство расследованием на том основании, что профессор Макналти работал на армию; во вторых, его надменность была просто невыносима. Будучи на полголовы ниже, он как то умудрялся смотреть на меня сверху вниз.
– Я проходил мимо и увидел свет в вашем окне, – объяснил Эдвардс.
Я кивнул.
– Мне вздумалось обсудить с вами кое что и попросить совета.
Такова была его обычная манера. Меня она раздражала, поскольку я никогда не мог понять, что скрывалось за этой почтительностью: то ли искреннее проявление любезности, то ли издевка. Во всяком случае, я не спешил принимать его слова за чистую монету.
Я опять кивнул и провел полковника в кабинет, где Ники убирал обратно в коробку шахматные фигуры. Я представил их друг другу и, когда все уселись, Эдвардс спросил:
– Вы не обнаружили ничего важного после нашей утренней встречи?
Я мельком подумал, что обычно первыми подают хозяева поля, но сказать об этом значило бы открыто продемонстрировать нашу взаимную неприязнь.
– Ну, мы поймали Троубриджа, – ответил я. – Мы нашли его в Бостоне и привезли сюда.
– Быстро работаете, – покровительственно заметил полковник, – но боюсь, что вы идете по ложному следу.
Мне следовало лишь пожать плечами в ответ, но я был уверен в своей правоте и спокойно сказал:
– За несколько часов до того, как Макналти застрелили, Троубридж с ним поссорился. Макналти не зачел ему курс физики, потому что Троубридж вовремя не выполнил заданные на семестр лабораторные работы. Троубридж пришел к профессору и стал оправдываться, что растянул запястье и не может писать. Макналти в тот день был раздражен и мрачен. Он никогда не был приятным человеком, но во время этой встречи повел себя и вовсе отвратительно. Я знаю это от его секретарши. Она сидела прямо за дверью кабинета Макналти и слышала почти весь разговор. По ее словам, Макналти прямо заявил, что Троубридж преувеличивает тяжесть травмы, и более того – возможно, и из армии его комиссовали благодаря такому же трюку. В скобках могу заметить, что я проверил послужной список Троубриджа – он оказался безупречен. Троубридж был уволен из армии после двух ранений, полученных в бою. Конечно, он не смолчал, когда Макналти стал над ним глумиться. Они поссорились, и секретарша слышала, как
