Так что, как-то так, Андрей Иванович. 
Тот кивнул. Ничего не ответил. Но, явно, зарубку в памяти у себя сделал.
 Поглядим, что дальше.
 — Твой ход, Андрей Иванович.
 Ушаков часто бывал у меня. Нет, не с визитами, и, тем более, не по службе. Просто поиграть в шахматы. Он меня прощупывал и присматривался, я то же самое делал в отношение него. С главой самой могущественной спецслужбы Империи нужно поддерживать ровные отношения. Нет, мы не приятельствовали и никогда не будем. Ничего личного, как сказали бы американцы. Только дело.
 Знала ли о наших играх Лизавета? Конечно. Там всегда вокруг неё находятся умные и коварные люди, которые сообщат Матушке всё что было и чего не было тоже. Лесток, например. Говорят, что Шетарди скоро вернётся в Россию. Будет ещё интереснее партия.
 — Что скажешь о мире со Швецией, Государь?
 Пожимаю плечами.
 — Матушке виднее. Хотя я бы предпочёл, чтобы Гельсингфорс отошёл к России.
 Кивок.
 — Понимаю, Государь, ты там кровь проливал свою и чужую.
 Соглашаюсь.
 — И это тоже. Но, там и гавань хорошая. Нашему флоту пригодилась бы передовая база на Балтике. К моему разочарованию, дипломаты договорились иначе. А жаль. Пей чай, Андрей Иванович, а то опять остынет.
 Усмешка.
 — Ничего. Думаю, что ТВОЯ КАТЯ, порадует нас ещё свежезаваренным чайком. У неё хорошо получается. Сразу видно, что У НЕЁ ВСЁ ХОРОШО ПОЛУЧАЕТСЯ.
 Киваю, глядя на шахматы, отвечаю неопределённо.
 — Да. За что и ценю.
 Мой гость ответил тоже с неопределённым намёком:
 — Приятно иметь такую крепостную.
 — Я вообще люблю приятные вещи, Андрей Иванович. Что говорят в высшем свете Петербурга?
 — Кто ж знает, Государь?
 — Ты, например, Андрей Иванович. По роду службы ты должен знать кто где и о чём болтает. Потому и спрашиваю.
 Отпираться от очевидного он не стал и лишней напускной скромностью не страдал.
 — Есть такое, Государь. Вас с Анастасией Павловной всё ещё обсуждают.
 — И что говорят?
 — По-разному, Государь. Девицы ей завидуют чёрной завистью и обязательно толкнут в спину, стоит ей оступиться. Отцы благородных семейств выжидают. Позиции Бестужевых усилились и это нравится не всем.
 Я кивнул. Ничего нового он мне не сообщил.
 — А кто отец Кати?
 Вопрос был неожиданным и Ушакову удалось меня удивить:
 — А в чём вопрос?
 — Да, нет, особо ни в чём. Просто порода чувствуется. Простые крестьянки так не выглядят и не одеваются так.
 Пожимаю плечами.
 — Одевается так, потому что я так хочу. Мне не хочется, чтобы моя горничная ходила по дворцу и улице в сарафане и лаптях каких-нибудь.
 — Понимаю. Но, породу всё равно никуда не спрячешь, ни за какими сарафанами. Уверен, что Катя в сарафане выглядела слегка чужеродно.
 — Нормально выглядела. Мне просто сарафаны не нравятся, вот и всё.
 — Понимаю. Шах тебе, Государь.
 Так мы и до мата мне дойдём с этими разговорами. Выбил меня Ушаков из колеи своими вопросами.
 Умеет, гад!
 * * *
 САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 10 июля 1743 года.
 У меня сегодня трёхдневный выходной. У Насти начались «эти дни» и теперь три дня она будет страдать у себя дома, в окружении служанок и семейного лекаря.
 В принципе, я был доволен. Нет, я ей сочувствовал, но, дело житейское, не она первая и не она последняя. Главное в этом — Настя не «залетела» несмотря на все её старания. Это бы весьма усилило и её личные позиции, и позиции Бестужевых. И хрен его знает, как отреагировала бы на это Матушка. А так, пока всё у нас стабильно.
 Мне даже «смягчили условия содержания» — теперь я могу оставаться в Санкт-Петербурге даже когда Императрица в Царском Селе. Более того, я волен делать что хочу и встречаться с кем хочу. Уезжать из Питера без отдельного разрешения не могу — это да. Но, большинство нужных людей всё равно находятся в столице. Если что — могу и вызвать в Санкт-Петербург, оплатив дорогу. Нынче я не совсем нищий и могу себе позволить не только лишнюю чашку дорогого чая для Ушакова.
 К счастью, в эти три дня Матушка не собирается устраивать никаких балов, ассамблей и прочих мероприятий. Мне можно заниматься делами. Чертежи, планы, расчёты. Отчёты.
 Да, отчёты. Их много. И судя по тенденциям, по сравнению с моими двадцатым и двадцать первым веками ничего не изменилось. Отчёты — прекрасный барометр состояния дел в реальности. Чем больше бумаг, чем они оптимистичнее, тем хуже дела на самом деле. Минимум — это повод присмотреться повнимательнее.
 Вот, например, подготовка к Антарктической экспедиции. По отчётам всё просто шикарно. Ответственный за снабжение отставной флота генерал-кригскомиссар генерал-лейтенант Сергей Васильевич Лопухин писал в апреле, что суда к походу годные и всё что нужно для снаряжения экспедиции есть на складах в Кронштадте и Риге, а чего нет по такелажу, мол, в Дании или Голландии прикупим. Требовал так же чтобы денег на закупку продовольствия и леса на ремонт кораблей сейчас авансом дали, тогда он мол сможет их закупить уже летом в польских Инфлянтах и Полоцке.
 Я же, с разрешения Матушки, под надзором Корфа, в Кронштадт сам сходил морем чтоб пощупать корабли в гавани. Поговорил там со знающими людьми. В общем, всё, как я и ожидал. Всё не совсем так уж и хорошо, местами совсем не хорошо, а кое-где даже весьма подозрительно. Особенно там, где по документам и логике вообще всё прекрасно. Не знаю. У меня даже сложилось впечатление, что проблемными моментами нас ненавязчиво, но очень старательно уводят в сторону от того, куда на самом деле следует смотреть.
 Я не одну собаку съел на научных интригах, так что вполне понимаю алгоритм действий в таких ситуациях. Нашёл нужного человека, который много знает, но у которого никто никогда не спросит его мнения. Так обычно и бывает. Мелкая сошка всегда знает, кто съел мясо из кастрюли.
 Степан Андреевич Малыгин. Возглавляет штурманскую роту в Кронштадте. Человек опытный. До войны был начальником западного отряда Великой Северной экспедиции. Так вот просветил меня, что подготовка экспедиции — это не подготовка к дальнему плаванию. Ничего на это не указывает. После боёв суда придут изношенные их укреплять надо. Для ледового плавания нужно корпус внутри и снаружи усиливать. Эта переделка не на месяц и не в военное время. Да и изменит она остойчивость.
 По моему поручению взялся он посчитать: что надо и когда успеют балтийские верфи. Но, он, хотя бы,