Форма входа
Читем онлайн Великий пост. Произведения русских писателей - Татьяна Стрыгина
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
– Ну?
– Ну и только, и задал баню.
– Тебе одному?
– Всем, почитай. Охочь он больно пороть-то, – добавил арестант.
– Та к тебе судебное наказание уж не в страх?
– Да это что ж за страх, двадцать пять розог; поблекочешь для прилики, да и все тут.
Судья расхохотался и пошел пить «анисовую» (он любил во всем подражать великим людям), а я к амбарам и рассказал возчикам, что видел и слышал.
– Это Мишутка! Мишутка! в поводырях ходил, мы его знаем. Года с два всего, как пропал. Смирный был парнек такой допрежь![17]
– Посмотри ж теперь какой?
– Что говорить! в остроге хоть кого насобачат.
Тем и порешили.
Как же не обрадоваться тому, что из восьмисот человек в целый год уж только одного секут?
В конторе комитета в первой комнате сидят два письмоводителя, а во второй стол для директоров. Тут лежат новые столярные инструменты и большая груда книг. Книги все духовного содержания и несколько букварей. Очень жаль, что книг Нового Завета далеко меньше, чем молитвенников, а книг повествовательных я и совсем не видел. Известное дело, что народ особенно охотно читает повести, рассказы, жития святых и даже биографию, вроде биографии Ломоносова, выдержки из летописей Новгорода и т. п. Нужно бы, кажется, обратить на это внимание и делать с книгопродавцами обмен жертвуемых книг, а то вся библиотека, пожалуй, составится из одних святцев и молитвословов, которых довольно по одному экземпляру на целую камеру. Нужно непременно давать те книги, которые нравятся и из которых народ вычитывает примеры нравственной жизни. Такое чтение всего приличнее для заключенных, и потому нужно стараться доставлять книги, способные очищать и умиротворять встревоженный дух, а не занимать человека только процессом чтения.
Я забыл рассказать, что в благородном отделении есть особая комната для чтения. Там я видел почти все наши газеты и не видал ни одного толстого журнала.
Пока Л. пересматривал с одним из письмоводителей какие-то бумаги, в дверь заглянул арестант, снимавший мерку с моей ноги. Он пришел ко мне «узнать насчет каблучков: сколь высоки нужно делать?» Я попросил у Л. позволения поговорить с арестантом и получил его.
– За что вы судитесь? – спросил я арестанта.
Он улыбнулся и, махнув рукой, отвечал:
– Теперь уж и не перескажешь.
– Отчего?
– Да теперь за многое; все одно за другое позацеплялось.
Передать его рассказа слово в слово я не могу, а вот его содержание.
Арестанта зовут Иван Петров Компан; он однодворец, Витебской губернии, родом поляк; имел в Петербурге сапожную мастерскую в доме Кушелева у Кокушкина моста и содержал 20 человек рабочих. Не было у него паспорта, и за это его арестовали, мастерская пошла вразброд. Выпустили его, он загулял, и остальное все пошло на ветер; стал просить милостыни, его за это взяли на Большой Морской и хотели отправить по этапу; он ушел из пересыльной тюрьмы, скрывался кое-где по Петербургу; наконец зашел в кабак с каким-то знакомым и тут (говорит, что пьяный) взят за намерение вытащить у кого-то часы. Сколько правды в этом рассказе, я, конечно, не знаю, но если он верен, то именно уж «одно за другое позацеплялось».
– Вы одиноки? – спросил я его.
– Нет, есть жена.
– Где же она теперь?
– Не знаю.
Я подумал, не семейная ли вражда была первою виною его несчастий, и спросил его об этом.
– Нет! мы жили ладно.
– Отчего ж теперь жена вас не навещает?
– Она была 7-го января.
– А с тех пор и не приходила?
– И не знаю, где она.
– Как же так!
– Да что ж делать? Баба одинокая, где-нибудь перебивается.
Я посмотрел на него – ничего, молчит.
– Не можете ли, – говорит, – пособить, чтобы скорее решили дело?
– А где теперь ваше дело?
– В уголовной палате.
Вот я и пробую пособить Компану, передавая его арестантскую просьбу через лист газеты тем, от кого может зависеть ее исполнить. Больше ничего сделать для него не могу.
Когда Л. окончил свои занятия в конторе, мы вышли из тюрьмы, и этим я должен окончить мой сегодняшний фельетон, сохраняя себе право рассказать мои соображения насчет содержания арестантов по сведениям, полученным кое-откуда за воротами тюрьмы.
IV
За воротами тюрьмы опять мы встретили людей с подаянием. Те ли же это люди, которых я видел при входе в тюрьму, или другие, я сказать не могу, но, кажется, были и прежние люди, были и новые. Между последними особенно замечателен молодой, безбородый человек, остриженный в скобку и одетый в прекрасную шубу с дорогим бобровым воротником. При нашем выходе за ворота он бросился к Л., и когда тот подал ему свою руку для обыкновенного приветствия, посетитель неожиданно поцеловал ее. Он смотрит на Л. очень благодарным взглядом, а Л., в свою очередь, отнесся к нему очень приветливо.
– А-а! приятель! Верно, вспомнил несчастных?
– Да, Петр Семенович, вспомнил. Сам страдал и о других должен помнить.
– Вот тоже около двух лет высидел, – сказал мне Л., указывая на молодого человека.
– Что же он сделал? – спросил я, приведенный в изумление молодостью предстоящего субъекта и совершенно детским, чистым выражением его лица.
– Его оскопили.
– То есть как это: он сам оскопился или его оскопили?
– Его оскопили насильно.
– Та к за что ж в остроге-то держать, да еще около двух лет?
– Ну пока суд да дело…
– А два года жизни пропали?
– Что ж сделаешь?
– Вы не забывайте наших бедняков-то, – говорит Л. экс-арестанту.
– Как забывать! Сам страдал, Петр Семенович, помню всякую ласку и вашу ласку помню. Мы вот с маменькой кое-чего наготовили, привезли раздать; да не знаем, как раздать-то.
– Да в часовню сдайте.
– Хотелось бы по рукам, Петр Семенович!
– Все равно, что вы думаете?.. Дойдет все, за этим смотрят.
– Да оно так-с, только хотел бы самим отдать.
Женщина, которую мы встретили с подаянием в коридоре (см. «Страстная суббота в тюрьме», II), тоже непременно добивалась раздать свое приношение по рукам, и ее проводили с корзинкой в женскую столовую. Не знаю, на чем основывается такое домогательство, но полагаю, что и оно, как всякое действие, не может происходить без причины.
В тюремную часовню вход с улицы совершенно свободный. В ней, по обыкновению, стоят образа с горящими восковыми свечами и сидит какой-то человек в шапочке, какие обыкновенно носят монастырские служки. По обличью, разговору и манере держаться это должен быть солдатик. Он сидит за низеньким столиком и записывает подаяние, которое ворохами лежит на полу. Это опять куличи, пасхи и яйца, лежащие в корзинке.
– Много подаяния? – спросил Л.
– Вот изволите видеть. Один здесь ничего не поделаешь.
– Ну, потрудись для заключенных.
– Да никак не поспеешь, а никто не идет помочь.
Л. сделал распоряжение, чтобы кто-нибудь пришел помогать солдатику в послужничьем колпачке.
Подаяние, говорят, прибывало до самого вечера. Дальше я буду говорить обо всем уже со слуха, впрочем, от людей совершенно верных и остававшихся в тюрьме всю Великую субботу до Светлого дня.
Ночью в тюрьме произошло некоторое недоразумение, для объяснения которого я должен сказать кое-что о некоторых тюремных порядках. По распоряжению директоров попечительного комитета, когда поступает подаяние такими припасами, как, например, говядина, то припасы эти варятся в положенном размере, а из сумм, определенных на продовольствие арестантов, вычисляется столько, сколько стоят эти припасы, если бы они были куплены, и за эти деньги арестантам дается чай. Чай приносит в баклагах тот сбитенщик, которого я видел на дворе, и раздает его арестантам по одной копейке серебром за стакан с куском сахара. Такое распоряжение нельзя осуждать, потому что разом варить все мясо, которое случайно кто-нибудь пожертвует, неудобно, а мяса дается всегда определенная пропорция. Беречь же его долго негде, а продавать также неудобно. Но арестанты, которых, как я уже заметил, часто раздражают самые ничтожные мелочи, невзлюбили этого порядка. Кто-то буркнул, что «переводят нашу говядину, мошенничают ею», и все пошли: «Не хотим мы чаю, на что нам эта бурда; пусть нам отдают нашу говядину». Один из директоров долго урезонивал арестантов, терпеливо выслушав все дерзкие намеки и прямые оскорбления, и арестанты наконец успокоились. Сбитенщик ночью к часу разговенья принес несколько баклаг чая и послал за остальным, но в доставлении арестантам чая произошло какое-то будто затруднение со стороны неглавного тюремного начальства, и чай простоял до тех пор, пока шесть баклаг его вылили в помойную яму, а директор Никитин заплатил за него деньги. Та к на первый день история с променом излишнего мяса на чай действительно была невыгодной для арестантов. Опасаются, что она и впредь может быть не совсем выгодной для них, если вместо сбитенщика, допущенного теперь в тюрьму, не допустят другого сбитенщика из пересыльной тюрьмы. Тот сбитенщик родом из евреев, умеет лучше держать себя с мелкими тюремными властями, и баклаг у него не выкидывают, хотя чай в них, может быть, даже и не такой, какой приносит сбитенщик тюрьмы. Сказывают даже, что пересыльный сбитенщик непременно выживет из тюрьмы нынешнего сбитенщика, ибо у него есть хотя и небольшая рука, но сильная способностью к мелким интрижкам и десятилетней практикой в производстве их. Гг. директорам и смотрителю (о котором нельзя услышать ничего, кроме самых лучших отзывов) следовало бы прислушаться кое к чему, касающемуся этой статьи… ниточка доводит до клубочка, а клубочек, кажется, должен быть.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Великий пост. Произведения русских писателей - Татьяна Стрыгина бесплатно.
Похожие на Великий пост. Произведения русских писателей - Татьяна Стрыгина книги
- Тревога - Александр Туркин - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Береги честь смолоду. Лучшие произведения русских писателей о дружбе, верности и чести - Николай Лесков - Русская классическая проза
- Немец в валенках - Константин Воробьев - Русская классическая проза
- Мамочка, помоги - Алёна Русакова - Русская классическая проза / Юмористическая проза
- Полное собрание сочинений. Том 26. Произведения 1885–1889 гг. Окончание малороссийской легенды «Сорок лет» - Лев Толстой - Русская классическая проза
- Большая руда - Георгий Владимов - Русская классическая проза
- Сорок третий - Иван Яковлевич Науменко - Русская классическая проза
- Неоконченная повесть - Алексей Николаевич Апухтин - Разное / Русская классическая проза
- Кукушонок - Камилла Лэкберг - Детектив / Русская классическая проза
