по правую руку от него занимал судья Пуну, по левую — глава рода Хуань. С разрешения Модэ Гийюй с ещё одним воином стоял у входа.
Слуга доложил о приходе послов, и Модэ распорядился впустить их. В юрту вошли четверо плосколицых мужчин в волчьих и лисьих шубах, поклонились, огляделись. Старший из послов, с проседью в усах и узкими, пронзительно-чёрными глазами, приветствовал Модэ, князей и принёс шаньюю соболезнования по случаю безвременной смерти его отца.
— Великий вождь дунху Наран скорбит вместе с тобой, молодой шаньюй! — говорил посол с бесстрастным лицом. — Мы знаем, как горячо ты любил своего доброго отца, и как глубоко твое горе.
Князья стали переглядываться. Гийюй аж скрипнул зубами — дунху, похоже, открыто издевались над Модэ. Тот оставался невозмутимым. Посол продолжал говорить:
— Наш прославленный вождь Наран поручил нам напомнить тебе, что с шаньюем Туманем он заключил договор о дружбе. Свою дружбу твой отец неоднократно подтверждал, и между нами был мир. Вождь Наран хочет знать, согласен ли ты, молодой шаньюй, соблюдать договор?
— Готов. Договор между хунну и дунху остаётся в силе, — ответил Модэ.
— Тебе известно о том, что, признав наше могущество, хунну обязались ежегодно посылать подарки великому Нарану, — посол сделал паузу. — Ныне наш вождь призывает тебя подтвердить дружбу и прислать ему одно из сокровищ, которым ты владеешь.
— Какое сокровище желает получить славный Наран?
— Шаньюй, ты владеешь тысячелийным буланым аргамаком, который раньше принадлежал правителю юэчжей. Великий Наран хотел бы иметь этого коня.
По знаку Модэ распорядитель церемоний объявил, что послы выслушаны, и их отпускают, а свой ответ великий шаньюй даст им завтра. Дунху удалились.
Как только послы ушли, в юрте разгорелся громкий спор. Наглость вождя дунху не знала границ, и его надо наказать — так считали все присутствующие предводители родов. Только князья разошлись во мнениях, когда следует начинать войну, прямо сейчас или весной. Благоразумный глава рода Хуань сказал, что дунху войны ожидают и хотят, иначе трудно объяснить их нахальство.
Главы родов спорили долго, пока Модэ не прервал их, уточнив:
— Все вы считаете, что аргамака отдавать не нужно? Так?
— Конечно, шаньюй, — в один голос подтвердили князья. — Дунху просто хотят узнать, выкажешь ты силу или слабость. Нельзя отдавать коня, а война всё равно будет. Поучим их вежливости!
Главы родов ещё погалдели и только потом сообразили, что Модэ молчит. Разговоры утихли, князья расселись по местам и стали ждать решения шаньюя. Тот сидел прямо с невозмутимым лицом. Настала тишина и Модэ спросил:
— Скажите, много ли у хунну лошадей?
— Много, — с готовностью ответил глава рода Хуань.
Князь Пуну хмурился. Модэ продолжал:
— Наши табуны неисчислимы, как облака в небе. Так пристало ли нам жалеть для соседей единственного коня?
Предводители родов изумлённо молчали. Шаньюй оглядел их и твёрдо закончил:
— Один конь не стоит войны. Аргамака надо отдать дунху.
Гийюй едва не застонал. Хунну и так перенесли много унижений в правление Туманя, так теперь Модэ прибавляет к ним ещё одно! Воцарилась тишина.
Князья хмурились, опускали головы, зло косились на невозмутимого шаньюя и вскоре покинули юрту.
Глава 11. Любимая жена
Послы дунху уехали, уводя с собой буланого аргамака. По кочевьям разнеслись вести о том, что хунну претерпели ещё одно унижение, о том, что молодой шаньюй слаб, способен рубить головы лишь подданным и воевать с детишками, а перед врагами заискивает.
Скрепя сердце, Гийюй известил об этом Модэ. Шаньюй выслушал, не переменившись в лице, и, поглядев на сумрачного друга, сказал ему:
— Вижу, что ты расстроен. Так?
Гийюй кивнул.
— Тогда я скажу тебе вот что, друг, — продолжал шаньюй, вертя в руках плеть. Только эти беспокойные движения выдавали истинное настроение Модэ. — Дунху считают, что настал удобный момент для того, чтобы добить нас. Они ошибаются. Наран не успокоится, пока не получит войну. Только война начнётся, когда это сочту удобным я, а не дунху. Ты понял меня, Гийюй?
— Да, повелитель.
— Верь мне, друг. Знай, что мне нужны очень подробные сведения о кочевьях и силах дунху. О подготовке похода не стоит болтать — своим тысячникам я приказал держать языки за зубами.
От шаньюя Гийюй вышел приободрённый, с трудом удерживаясь от широкой улыбки. Пришлось поразмыслить, как выполнить поставленную задачу. Сейчас, зимой, к дунху не поедут торговцы, и бродячие сказители сидят в тепле. Значит, придётся идти к дяде, который давно уже собирал разные сведения о соседях.
Когда Пуну услышал просьбу Гийюя, он спросил:
— Ты сам решил обратить особое внимание на дунху?
С дядей можно быть откровенным.
— Шаньюй дал мне такое распоряжение.
Глаза Пуну заблестели, он вскинул седую голову, словно орёл, озирающий равнину. Гийюй продолжал:
— Поход состоится, но об этом пока не говорят в открытую.
Дядя заметил:
— Мне сообщали о тысячниках Модэ, которых он часто призывает к себе и сам ездит к войску. Ты верно поступил, обратившись ко мне — получишь все сведения, которыми я располагаю. Свежих известий нет, но вряд ли у дунху что-то сильно изменилось с осени.
Пуну похлопал племянника по плечу и сказал:
— Порадовал ты меня. Твоя тётка сегодня чистила мне уши и чуть не выковыряла мозг копоушкой, твердила, что мы отдали нашу Чечек чудовищу. Жестокий и трусливый правитель поистине проклятие для страны. Ты избавил меня от тягостных сомнений.
— Ну если даже ты, дядя, начал сомневаться в Модэ, то что уж говорить о других князьях.
— Я успокаиваю чересчур пылких, твержу им, что дань дунху мы начали платить ещё при Тумане, и оттого, что мы отдали им ещё одного коня, ничего не изменится.
Они ещё поговорили, а перед уходом Пуну сказал:
— Ты ещё не надумал жениться?
— Нет, дядя, — замялся Гийюй. — Мне хватает наложницы.
— Загляни к Солонго. Она уже присмотрела для тебя с десяток возможных невест. Если кем-то интересуешься, скажи ей об этом, пока она сама не выбрала для тебя девушку.
Следуя совету, Гийюй направился к дядиной старшей жене, тётушке Солонго. Та приветливо приняла его в своей юрте, усадила на кошмы, потчевала горячим варёным мясом, сушёными молочными пенками, налила рисового вина.
Они обсудили жизнь бедной Чечек, а тётушка язвительно прошлась по яньчжи Сарнай. Потом она обстоятельно рассказала Гийюю, кого присмотрела ему в жёны. Тот слушал, любовался блеском драгоценных перстней на тётушкиных пухлых руках, вдыхал запах иноземных благовоний и думал, что из тётиных служанок, или кто там приносил ей вести про девиц из других родов, получились бы хорошие лазутчики.
Когда тётушка, наконец, закончила, Гийюй сообщил ей,
