Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А какие установки получает у нас ребенок, когда он еще «пешком под стол ходит»? Каковы его первые опыты социальных контактов? Вот типичная сценка в песочнице.
Малыш лет двух–трех хватает понравившуюся ему чужую игрушку. Хозяин игрушки, тоже малыш, пытается отобрать ее, и когда попытка заканчивается неудачей, с ревом бежит к маме. Но первой, как правило, реагирует мать обидчика.
— Отдай немедленно! Это не твое! — кричит она и тут же начинает оправдываться перед мамой обиженного: — Полно своих машин, и такая тоже есть. Только что купили. Вечно ему чужое надо схватить!
— Да пускай поиграет, — поспешно отвечает вторая мама и пытается увещевать плачущего сына: — А ты не жадничай. Он поиграет и отдаст. Надо делиться, ты же добрый мальчик.
Первая мама роется в сумке, достает машинку или конфету, протягивает ее малышу.
Вторая мама (первой): Ой, да не надо! Да что вы! (Своему ребенку) Вот видишь? Ты поделился и с тобой делятся.
И обе женщины, довольные своими педагогическими талантами и друг другом, улыбаются.
Вроде бы пустяковый эпизод, а при этом в нем заключены важнейшие этические коды. Что сообщается детям? Прежде всено, что жадность — это порок, и обязательно надо делиться. Кроме того, щедрость вознаграждается, причем не запрограммированно, не рационально (ты мне, я тебе), а свободно, по велению души. Ведь конфетку обиженный ребенок получил не от своей мамы в качестве педагогического поощрения и не по предварительному договору с чужой матерью (ты моему сыну машинку, а я тебе конфетку). Это произошло неожиданно, спонтанно и вместе с тем как–то очень естественно. С другой стороны, нельзя сказать, что детям не прививается пониятие «свое — чужое». Обратите внимание, первая реакция матери маленького «экспроприатора» — пресечь посягательство на чужую собственность («Отдай немедленно! Это не твое!»). Но интересно, что ответная реплика («Да пускай поиграет») тормозит возвращение собственности в руки хозяина. Как правило, взрослые не торопятся выхватить отнятую игрушку. Скорее всего, она будет сразу же возвращена хозяину лишь в том случае, если он среагирует не просто негативно, а бурно негативно — допустим, забьется в истерике. И скорее всего, такая реакция вызовет всеобщее недовольство (в том числе, и недовольство его матери, которой станет стыдно за сына–жадюгу).
Мысленно слышим саркастический вопрос: — А в других странах, по–вашему, детей не приучают делиться? Это только у нас, да?
Нет, конечно. Мы не знаем культуры, которая бы восхваляла и воспитывала в детях жадность (как и вообще любые пороки). Но суть в акцентах, оттенках, нюансах. Одно дело воспитывать щедрость, а другое — разумную доброту. Можно призывать снять с себя последнюю рубашку, а можно — отдать излишек. Скряги и скупцы осмеиваются в самых разных культурах, но согласитесь, расчетливость и бережливость не у всех народов фигурируют в числе главных добродетелей. Помните? Слова про «умеренность и аккуратность» Грибоедов вложил в уста Молчалина.
Но вернемся к сцене в песочнице, наблюдая которую мы оценили поведение матерей как совершенно правильное, что называется, «педагогическое», и попробуем представить себе, какую оценку дали бы этой сцене «независимые наблюдатели», исповедующие другую этику. Скажем, протестантскую. Им бы поведение взрослых, вероятно, не показалось бы столь безупречным. Прежде всего они вряд ли одобрили бы вялую реакцию матери обидчика, которая ограничилась словесным замечанием, а не поспешила отнять у сына чужую игрушку. С другой стороны, их могли бы неприятно поразить слова " вечно ему надо чужое схватить», ведь в культурах, в которых осуждается малейшеее посягательство на собственность, это очень тяжкое обвинение. В рамках протестантской этики куда тактичнее прозвучала бы фраза типа «Не понимаю, что на тебя сегодня нашло?», подчеркивающая случайность, неожиданность происшедшего.
Но вот что особенно интересно. Быть может, наибольшие нарекания вызвала бы другая мать, которая, с нашей точки зрения, повела себя в данной ситуации безупречно. На ее глазах по отношению к ее ребенку был грубо попран закон, который по–английский кратко можно сформулировать словом «privacy». А по–русски даже трудно перевести (на что уже не раз обращали внимание наши публицисты). Скажем так: privacy — это неприкосновенно–интимно–собственное. А мать? Она же еще и «баллон катит»! «А ты не жадничай!» Хотя причем тут жадность? Он протестует против посягательства на свою собственность.
Но промахи матери на этом не кончаются. Мало того, что она не помогает сыну вернуть игрушку, так еще и совершает откровенное насилие над его волей. Какова ее последняя реплика? «Ты поделился, и с тобой делятся». А ведь он ее не уполномачивал за себя решать. Он — не поделился! Она за него все решила и насильно назначила его щедрым. Разве это не нарушение прав ребенка?
Мы разобрали здесь два столь разных подхода к одной и той же ситуации вовсе не для того, чтобы определить, «кто самее». Нам хотелось на простом примере показать другое: глубинные, архетипические различия культур проявляются буквально на каждом шагу, начиная с первых шагов ребенка. И очень многое в жизнеустройстве целого общества, государства, в структуре власти и т.п. есть отражение, пусть в более сложном виде, таких вот архетипических моделей поведения.
И под этим углом зрения как–то особенно отчетливо видишь, насколько тщетны попытки кардинально реформировать жизненный уклад огромного народа. Для этого необходимо произвести полную трансплантацию, стопроцентную замену культурной ткани, т.е. надо завести (или завезти?) другой народ. Даже если не касаться нравственных аспектов подобной операции, стоит задать себе хотя бы такой вопрос: а реально ли это?
— Да все это натяжки! Мы никогда не станем американцами. Этого смешно бояться, — такие восклицания мы слышим все чаще и чаще. (Характерно, что они исходят главным образом от тех людей, которые совсем недавно восклицали прямо противоположное и на каждом шагу приводили Америку в качестве примера для подражания. А чуть раньше, до сожжения партбилета, так же пылко рассказывали об очереди безработных за бесплатной похлебкой и о том, что Нью–Йорк — город контрастов. Короткая память этих людей настолько гротескна, что, право, заслуживает отображения в художественной литературе.) Но когда начинаешь разбираться, в чем, по мнению таких людей, заключается особый, ни на кого не похожий путь России, то вскоре понимаешь: первоначальные планы по трансплантации не отринуты. Просто они в ходе операции претерпели некоторые изменения. А именно: больному решили оставить кожу. Дескать, не надо волноваться, ваших традиционных ценностей — valenki, matrioshka, vodka — у вас никто не отнимет. Пожалуйста, пляшите в кокошниках, пойте фольклорные песни, возрождайте народные игры, праздники, обряды. А уж кой–какие внутренние органы — не обессудьте, придется пересадить. Смелый, конечно, эксперимент, больной может и помереть, но ничего не попишешь, без этого у России нет будущего.
А что такое в данном случае пересадка внутренних органов? Это попытка кардинально изменить систему отношений в обществе. И прежде всего отношений собственности.
Глава II
КОРЫСТЬ И PROFT
Сегодня довольно часто можно услышать, что в нашей стране нет и не было уважения к частной собственности и отсюда многие беды. Даже в современной детской книжке читаешь про некую сказочную страну «Дайнию», где живут «дайки» (или «дайкИ» — по аналогии со словом «совки»?), которые только просят, вымогают, отнимают. Обращаясь ко взрослому читателю, литераторы и общественные деятели уже безо всяких иносказаний, вполне прямо и откровенно заявляют, что в советское время все жили по принципу «отнять и поделить».
Но даже из приведенного в предыдущей главе простого «детского» примера ясно, что понятие «свое — чужое» в России существует и внушается людям с самого нежного возраста. Другое дело, что русское и западное представления о собственности не идентичны. Во–первых, собственность в России не священна. И так было задолго до большевиков. Почитайте «Письма из деревни» помещика Ал. Ник. Энгельгардта, считавшегося большим знатоком русской деревни и крестьянства, — там об этом говорится прямо и доходчиво. А вот и еще более выразительная цитата.
«Горе — думается мне — тому граду, в котором и улица, и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна! Наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство!» — это сказал отнюдь не классик марксизма, а М.Е. Салтыков–Щедрин.
Европейцу его высказывание наверняка покажется парадоксальным и даже абсурдным. Что за нелепость? Как это может быть? Раз собственность священна, то это как раз и есть надежный заслон от воровства. Или уж, во всяком случае, не стимул к его процветанию.
- Анатомия игры - Марина Линдхолм - Психология
- Отдайте мне меня - Виолетта Лосева - Психология
- Формирование будущих событий. Практическое пособие по преодолению неизвестности - Ирина Штеренберг - Психология
- Это переходит все границы: Психология эмиграции. Как адаптироваться к жизни в другой стране - Евгения Петрова - Менеджмент и кадры / Психология / Руководства
- Отпусти его, обрети себя. 10 шагов от разбитого сердца к счастливым отношениям - Эми Чан - Психология / Эротика, Секс
- Разноцветные “белые вороны” - Ирина Медведева - Психология
- Семья и как в ней уцелеть - Роберт Скиннер - Психология
- Время Next - Андрей Притиск (Нагваль Модест) - Психология / Науки: разное / Эзотерика
- Необыкновенное путешествие в безумие и обратно: операторы и вещи - Барбара Брайен - Психология
- Беседы Свобода - это Все, Любовь - это Все Остальное - Ричард Бендлер - Психология