В стороне от всех стоял Изидор де Шарни с охотничьим ножом в руках; он был совершенно равнодушен к происходившему, ожидая одного человека, как охотник в засаде подстерегает дичь.
Пятьсот человек сейчас же закричали: «Король! Король!»
На балконе в это время действительно показались король и королева; ее величество, как мы уже сказали, держала на руках дофина.
Если бы Людовик XVI был одет должным образом, если бы на нем был королевский наряд или военная форма, если бы у него в руке были скипетр или шпага, если бы он говорил громким и внушительным голосом, в те времена еще казавшийся народу голосом самого Господа или его посланца, — то, может быть, ему удалось бы произвести на толпу должное впечатление.
Однако в предрассветных сумерках, в этом неверном освещении, уродующем даже людей красивых, король в лакейском сером сюртуке, в ненапудренном куцем паричке, о котором мы уже говорили, бледный, обрюзгший, толстогубый, с трехдневной щетиной и мутными, ничего не выражавшими глазами — ни тиранической жестокости, ни отеческой снисходительности, — король, заикаясь, только и смог выговорить: «Господа!» и «Дети мои!» Ах, совсем не то ожидали услышать с этого балкона друзья короля, а тем более недруги.
Тем не менее, г-н де Шуазёль крикнул: «Да здравствует король!», Изидор де Шарни крикнул: «Да здравствует король!», и настолько высоко еще было уважение к королевской власти, что, сколь ни мало соответствовал внешний вид короля бытовавшему представлению о главе огромного государства, несколько голосов из толпы все-таки повторили: «Да здравствует король!»
Но сейчас же вслед за этими криками раздался голос командующего национальной гвардией, подхваченный гораздо более мощным эхом: «Да здравствует нация!»
В такую минуту этот клич был настоящим бунтом, и король с королевой увидели с балкона, что командующего поддерживает часть гусаров.
Тогда Мария Антуанетта застонала от ярости и, прижимая к груди дофина, бедного мальчугана, не понимавшего значения происходящих событий, свесилась с балкона и сквозь зубы бросила толпе, как плевок, единственное слово:
— Мерзавцы!
Те, кто услышал, ответили ей угрозами; вся площадь загудела и взволновалась.
Господин де Шуазёль пришел в отчаяние и готов был покончить с собой; он предпринял последнее отчаянное усилие.
— Гусары! — крикнул он. — Во имя чести спасите короля!
Однако на сцену явился новый персонаж в окружении двадцати вооруженных человек.
Это был Друэ; он вышел из муниципалитета, где настоял на решении, запрещающем королю продолжать путь.
— Так! — вскричал он, наступая на герцога де Шуазёля. — Хотите похитить короля? Вы сможете забрать его только мертвым, это говорю вам я!
Занеся саблю, г-н де Шуазёль тоже шагнул навстречу Друэ.
Однако командующий национальной гвардией был начеку.
— Еще один шаг, — предупредил он г-на де Шуазёля, — и я вас убью!
Заслышав эти слова, какой-то человек бросился вперед.
Это был Изидор де Шарни: именно Друэ он и подстерегал.
— Назад! Назад! — закричал он, тесня людей лошадью. — Этот человек — мой!
Взмахнув охотничьим ножом, он бросился на Друэ.
Но в то самое мгновение, когда он почти достал врага, раздались два выстрела: пистолетный и ружейный.
Пуля, пущенная из пистолета, попала Изидору в ключицу.
Ружейная пуля пробила ему грудь.
Оба выстрела были сделаны с такого близкого расстояния, что несчастный Изидор оказался буквально окутан дымом и огнем.
Он протянул руки и прошептал:
— Бедняжка Катрин!
Выпустив охотничий нож, Изидор упал навзничь на круп лошади, а оттуда скатился наземь.
Королева отчаянно закричала и, едва не выронив дофина из рук, отскочила назад, не заметив всадника, мчавшегося на полном ходу со стороны Дёна; он скакал сквозь толпу по проходу, если можно так выразиться, проложенному бедным Изидором.
Король вслед за королевой скрылся в комнате и закрыл балконную дверь.
Теперь не только отдельные голоса кричали: «Да здравствует нация!», не только спешившиеся гусары поддерживали их; теперь ревела вся толпа, а вместе с нею — те самые двадцать гусаров, единственная надежда монархии!
Королева рухнула в кресло, закрыв лицо руками и думая о том, что только сейчас на ее глазах Изидор де Шарни погиб ради нее точно так же, как его брат Жорж.
Вдруг в дверях послышался шум, заставивший ее поднять глаза.
Мы не беремся передать, что произошло в одно мгновение в сердце женщины и королевы.
Оливье де Шарни, бледный, перепачканный кровью брата, которого он только что обнял в последний раз, стоял на пороге.
Король впал в оцепенение.
XXXII
ШАРНИ
Комната была полна национальными гвардейцами и посторонними, которых привело сюда простое любопытство.
Вот почему королева сдержала порыв и не бросилась навстречу Шарни, чтобы стереть своим платком кровь и шепнуть ему несколько утешительных слов, рвавшихся из самой глубины сердца и потому способных проникнуть в душу другого человека.
Она смогла лишь приподняться в кресле, протянуть к нему руки и прошептать:
— Оливье!..
Он был мрачен, но спокоен; жестом он отпустил посторонних, прибавив негромко, но твердо:
— Прошу прощения, господа! Мне необходимо переговорить с их величествами.
Национальные гвардейцы пытались возразить, что они здесь присутствуют именно для того, чтобы помешать королю поддерживать связь с кем бы то ни было извне. Шарни сжал побелевшие губы, нахмурился, расстегнул редингот, из-под которого показалась пара пистолетов, и проговорил еще тише, чем в первый раз, но с угрозой в голосе:
— Господа! Я уже имел честь вам сообщить, что мне нужно переговорить с королем и королевой без свидетелей.
Он сопроводил свою просьбу жестом, повелевавшим посторонним выйти из комнаты.
Этот голос и самообладание Шарни, подчинявшее себе окружающих, вернули г-ну де Дама́ и обоим телохранителям утраченную на миг энергию; тесня национальных гвардейцев и любопытных к двери, они очистили помещение.
Теперь королева поняла, как мог быть полезен этот человек в королевской карете, если бы не требование этикета, согласно которому его место заняла г-жа де Турзель.
Шарни огляделся, дабы убедиться в том, что остались только верные слуги королевы, и, подойдя к ней ближе, сказал:
— Ваше величество, я прибыл. Со мной семьдесят гусаров, они ожидают у городских ворот; полагаю, что на них можно рассчитывать. Какие будут приказания?
— Скажите прежде, что с вами случилось, дорогой Оливье! — отозвалась королева по-немецки.
