Тринадцатого июля трибуны заполнили свои люди, проведенные заранее по специальным билетам. Сегодня мы назвали бы таких людей клакёрами.
Кроме того, роялисты берут на себя охрану коридоров; по этому случаю даже были разысканы «рыцари кинжала».
Наконец, по предложению одного из членов Собрания вход в Тюильри запирают.
О, несомненно, вечером того дня королева ждала Барнава с ничуть не меньшим нетерпением, чем 15 июля.
Однако в тот день еще ничто не решалось. Был прочитан лишь доклад от имени пяти комитетов.
В докладе говорилось следующее:
«Бегство короля конституцией не предусмотрено; но в ней оговорена неприкосновенность монарха».
Считая короля неприкосновенным, комитеты, таким образом, отдавали в руки правосудия г-на де Буйе, г-на де Шарни, г-жу де Турзель, курьеров, слуг, лакеев. Никогда еще остроумная басня о великих и малых не получала более полного воплощения.
Все это гораздо дольше обсуждалось в Якобинском клубе, нежели в Национальном собрании.
Так как никакого решения принято не было, Робеспьер оставался в неведении. Он не был ни республиканцем, ни монархистом: можно было оставаться свободным и при короле и при сенате.
Господин де Робеспьер был из тех, кто редко попадал в неловкое положение; в конце предыдущей главы мы уже видели, какой страх охватывал его даже тогда, когда он не был ничем скомпрометирован.
Однако были там и люди, не обладавшие столь ценной осмотрительностью: бывший адвокат Дантон и мясник Лежандр, бульдог и медведь.
— Даже если Собрание оправдает короля, — заметил Дантон, — Франция отменит этот приговор, потому что Франция короля осуждает!
— Члены комитетов сошли с ума! — заявил Лежандр, — если бы они знали настроение народа, они живо образумились бы, ведь в конце концов, — прибавил он, — если я говорю в таком тоне, то только ради их спасения.
Подобные речи оскорбляли конституционалистов; к несчастью для них, они, в отличие от Национального собрания, представляли в Якобинском клубе меньшинство.
Они покинули заседание Клуба.
Это была их ошибка: люди, оставляющие свое место, всегда не правы, и по этому поводу существует французская поговорка, исполненная глубочайшего смысла. «Кто место свое покидает, тот его теряет», — гласит она.
Конституционалисты не только потеряли свое место; его заняли депутации от народа, что несли обращения против комитетов.
Вот кто приходил к якобинцам; и депутации встречали дружными аплодисментами.
Тем временем еще одно обращение, которому суждено было сыграть определенную роль в последующих событиях, составлялось на другом конце Парижа, в квартале Маре, в одном клубе, вернее в братском обществе мужчин и женщин, которое носило имя общества минимов по названию того места, где собирались его члены.
Общество это было отделением Клуба кордельеров; вдохновителем и душой его был Дантон. Молодой человек лет двадцати четырех, в которого Дантон вдохнул душу, взял в руку перо и составил это обращение.
Этим молодым человеком был Жан Ламбер Тальен.
Обращение было подписано весьма внушительно: «Народ».
Четырнадцатого июля в Собрании началось обсуждение.
На этот раз оказалось невозможным не пустить на трибуны публику, заполнить, как раньше, коридоры и подступы роялистами и «рыцарями кинжала», запереть ворота Тюильрийского сада.
Пролог был исполнен для клакёров, а вот комедию предстояло сыграть для настоящей публики.
Надобно заметить, что публика не была расположена к комедии.
Настолько не расположена, что Дюпора, еще три месяца назад пользовавшегося популярностью, выслушали в угрюмом молчании, когда он потребовал переложить преступление короля на его окружение.
Однако он пошел до конца, удивляясь тому, что впервые его речь не вызывает ни одного одобрительного слова или жеста.
Он был одной из звезд триады, свет которой мало-помалу угасал на политическом небосводе: Дюпор, Ламет, Барнав.
После него на трибуну взошел Робеспьер. Человек осмотрительный, отлично умеющий уходить в тень, что он собирался сказать? Оратор, всего неделю назад заявивший, что он ни монархист, ни республиканец, что он предложит?
Робеспьер ничего не предложил.
Свойственным ему кисло-сладким голосом он объявил себя заступником всего человечества; по его мнению, было бы несправедливо и жестоко бить только слабых; он не нападает на короля, потому что Собрание склонно относиться к королю как к неприкосновенной личности, но выступает в защиту Буйе, Шарни, г-жи де Турзель, курьеров, лакеев, слуг — всех тех, кто в силу зависимого положения был вынужден повиноваться.
Собрание громко роптало во время его речи. Трибуны внимательно вслушивались в его слова, не зная, аплодировать или свистеть; наконец они услышали в словах оратора то, что в них было на самом деле: искреннюю нападку на королевскую власть и лицемерную защиту придворной камарильи.
Трибуны стали аплодировать Робеспьеру.
Приёр (из Марны) хотел было перенести обсуждение на почву, свободную от уловок и противоречий.
— Что вы станете делать, граждане, — воскликнул он, — если мы признаем короля невиновным, а у нас потребуют вернуть ему власть?
Вопрос был тем более трудным, что он был задан прямо, но бывают такие минуты бесстыдства, когда ничто не может остановить реакционные партии.
Демёнье принял вызов и как будто поддержал в ущерб королю интересы Национального собрания.
— Собрание — это всемогущий орган, — заявил оратор, — а будучи таковым, оно вправе временно лишить королевскую власть полномочий до тех пор, пока не будет завершена работа над конституцией.
Таким образом, король, который не сбежал, а был похищен, временно лишался власти, потому что работа над конституцией не была закончена, а как только она завершится, король с полным правом вернется к исполнению своих обязанностей.
— Меня просят изложить мое суждение в форме декрета, — продолжал оратор (заметим в скобках, что никто его об этом не просил), — вот проект предлагаемого мною декрета:
«1. Временное отстранение от власти будет продолжаться до тех пор, пока король не примет конституцию.
2. Если он ее не примет, Собрание объявит его низложенным».
— О, будьте покойны! — крикнул с места Грегуар. — Он не только ее примет, но поклянется во всем, что пожелаете!
И он был прав; он мог бы даже сказать: «Поклянется и примет все, что пожелаете».
Королям поклясться еще легче, чем принять.
