туда тыкала пальцем. В самом начале песни идет затык. Всегда жаловалась на то, что современные вещи, даже минимально связанные с техникой, ей малодоступны для управления. Так, обратно в ящик. Не трачу усилия.
Ну вот как-то так. Все, что может представлять интерес, – на столе. Уберем пока все три толстенные версии каталога и займемся письмами.
Я начал класть обратно все тома по ящикам письменного стола, и тут-то все и началось.
Первый том свободно лег на свое место. Второй, толще на сто с чем-то страниц и быстро осмотренный мной полчаса назад, – тоже. А вот третий, который по объему повторял почему-то второй, надо было слегка прижать сверху, иначе первые страницы могли не дать ему возможности войти туда, куда нужно. Я посмотрел на внешнюю толщину ящиков стола, и на глаз они показались мне одинаковыми. Не доверяя глазомеру, пришлось достать рулетку из верхнего центрального ящика и смерить то, чему не доверял глаз. Один к одному. Пришлось вытащить обратно фолианты и пощупать рукой пустые отсеки. Ничего сомнительного. Гладкая поверхность. Значит, по логике и по каким-то причинам внутренняя толщина одного ящика меньше остальных?! А что показывает рулетка? Так и есть. Полтора сантиметра. Что же получается? Поверхность нижней деки расположена на высоте в полтора сантиметра выше аналогичных собратьев в этом же письменном столе. Я выдвинул пустой ящик до упора и начал прощупывать каждый миллиметр поверхности. Ничего. Просто ничего. Постучал. Глухой деревянный звук. А что я хотел услышать? Музыку Моцарта? Но ведь почему-то великий дизайнер Рульманн сделал это. Попробовал вытащить все ящики наружу. Не вынимаются. Из меня рукодельник, как из йоркширского терьера гепард, но тут точно достать ящики невозможно никак. Не ломать же чужой письменный стол? Но толщина отделений стопроцентно разная. Что там может быть, кроме второго дна? Убрать немедленно внутрь все ящики. Так, это я сделал. Оставил торчать только тот, который интересует. Теперь надо прощупать дно с нижней внешней стороны. С той, которая нависает над собратом номер четыре. Дно как бы окантовано тщательно сделанными планками с трех сторон. По бокам и одна (внутренняя) в торце. Та, которая упирается в дальний край тумбы. Ничего. Я попытался приподнять дно ножницами. Глухо. И вот уже практически поняв, что ничего не понятно, как часто бывает в жизни, – произошла случайность. Заглянуть и посмотреть, не написано ли что-нибудь на внешней поверхности дна, было невозможно. Ящик расположен низко, и подлезть под него очень трудно. Не понимая, зачем я это делаю, прислушиваясь только к своей интуиции, я начал для чего-то тыкать линейкой в те самые планки дна. Неожиданно торцевая планочка поддалась, и линейка ушла мягко вглубь. Раздался скрежет пружины, и верхняя дека ящика поехала вверх. Дрожа от неясно чего, я подцепил ее теми же ножницами и вытащил из ящика на свет. Так и есть. Это было второе дно, но точно не разгадка задачи. Я ахнул, кажется, вслух и оглянулся по сторонам. Пилар в квартире не было. Я был один на один с тайной госпожи Кандинской. Тайной ненужной и опасной для меня. Оставалось понять, что с этим делать и как избавиться от кучи ожидающих меня на ровном месте неприятностей…
…На этот раз мы сидели в Les Deux Magots. «Два китайских болванчика» – удивительное кафе в одном из центров Парижа. На площади Сен-Жермен, на углу бульвара, а углы улиц – это основное пристанище парижских кафе, там и находится это заведение, которое невозможно не заметить, гуляя по Парижу.
– Франсуаза Саган[81] как-то бросила: «Я люблю бродить одна. Как прекрасно, что можно открывать для себя каждый раз новую атмосферу старого города, когда снова влюблена». Вон она сидит. Познакомить тебя с ней? Когда-то это было самое знаменитое литературное кафе. Теперь здесь в основном кутюрье и барышни с подиума. Как сюда попала Саган? Боже, это не она.
Необычная прихоть у Нины Николаевны. Когда хочет о чем-то поговорить, она выбирает самые людные места. Вот сегодня – Les Deux Magots. Говорят, что, когда самая красивая женщина в мире заходит в это кафе, болванчики должны кивнуть головой. Сколько бы раз я сюда ни заходил, смотрю внимательно на свою спутницу. Смешно, но все, как одна, заходят внутрь с легкой надеждой и какой-то опаской. В этот раз мы сидим на улице, на знаменитой террасе. Вот уж поистине – «Других увидеть и себя показать». В Париже стоят солнечные дни. Но холодно… конец января. Никогда так не мерз в Москве, как в столице Франции. У нас сухой климат, а здесь влажно. Море совсем рядом. Ехать на машине до Ла-Манша два часа. Однако во всем есть своя прелесть. Мы, например, заказали горячее красное вино с долькой апельсина и корицей. Ничего нет вкуснее, когда ты на легком морозе тепло одет и пьешь горячее красное вино. Хотел бы еще закурить свой «Житан», но Нина не любит, когда я курю. Что поделать. Поберегу здоровье. Оказывается, ее знает уйма народа. Вот почему мы сюда пришли. Может быть…
– Если ты сам захотел, то занимайся нашим немецким житьем-бытьем как следует. Ты уже знаешь, когда мы уехали из Германии. Глава в каталоге-резоне будет очень большой, все-таки мы провели там почти одиннадцать лет. Но я хочу оттолкнуться от того события, которое, к счастью для нас, произошло после переезда в Париж. Почти через пять лет. Уж слишком оно было знаковым для эпохи. Знаковым, трагичным и печальным. А потом пойдем вглубь проведенных годов. В великий Баухаус. Ты когда-нибудь слышал этот ужасный термин «дегенеративное искусство»?
Опять начинается. Ну почему, если я приехал четыре года назад из Советского Союза, и мне всего двадцать пять, я не должен ничего знать? Почему?!
– Слышал краем уха. В 1937 году в Мюнхене открылась выставка «Дегенеративное искусство». Идея нацистов была понятна. Высмеять современное искусство, не отвечающее задачам и идеологии Третьего рейха. Другая задача: показать моральное падение и низменную суть художников-евреев и большевиков. Хотя и тех, и других на выставке было ничтожно мало. К страшной атаке на свободный немецкий дух и нравственность настоящих арийцев отнесли еще до кучи очень «опасных для чистоты арийской души» Ван Гога[82], Ренуара[83], Пикассо, Мунка[84], Сезанна[85] и Гогена[86]. Ну и вашего супруга. Правда, он попал туда через Баухаус. Но какая разница? Забавные истории этой выставки, если можно назвать их забавными: перед входом на экспозицию висел предупреждающий плакат: «Беременным и несовершеннолетним вход воспрещен», а из ста двенадцати
