другой комнате включишь рубильник – и два трамвая понесутся по кругу. Трамваи, конечно, игрушечные, но совсем как настоящие. И еще в «Пионерке» сказано, что скоро во дворце будет маленькое метро, как московское, но только маленькое. И тогда те ребята, которые никогда не были в Москве, все-таки смогут увидеть метро».
Она думает о других ребятах, которые должны получить такую же радость, что дарена ей! Согласитесь, ведь это прекрасно…
Единство мысли, слова и действия
А вскоре ее любимая «Пионерка» из номера в номер начинает печатать сообщения о войне в Испании. Самолеты немецких фашистов бомбят позиции республиканцев, сносят с лица земли целые города…
«Испания сейчас у всех в сердце и на устах, мысль о ней владеет нами, – пишет мать Зои. – Крылатые слова Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях» – облетели мир, запали в душу каждому честному человеку. Поутру, едва проснувшись, Зоя бежит к почтовому ящику за газетой: что сегодня на фронтах Испании?»
Ныне трудно представить, как много значили испанские события для советских людей. Волновал не только героизм сопротивления фашизму – было еще и горячее предчувствие: это фашистская проба сил, имеющая в перспективе нападение на нашу страну.
Почти за год до начала войны в Испании Николай Островский, уже ставший любимым писателем молодежи, писал: «Угроза войны черным вороном носится над миром… Душно в Европе. Пахнет кровью… Мир лихорадочно вооружается». А еще некоторое время спустя, выступая по радио, он же предупреждает: «Было бы предательством забывать о том, что нас окружают злейшие кровавые враги. Фашизм бешено готовится к войне против Советского Союза».
И после этого с началом «перестройки» стали утверждать, будто в стране тогда царила беспечность, а песня «Если завтра война» была «шапкозакидательской»! Что сказала бы Зоя на это? И можно ли не понять возмущение ее сверстников, ее однополчан, которые остались в живых, такой вопиющей ложью?
Увы, очень многие погибли. Как написала Любовь Тимофеевна, «много погибло молодых, чистых и честных», в том числе учеников Зоиной 201-й школы. В главе «Одноклассники», посвященной предвоенному времени, называет она по именам тех, кто учился вместе с Зоей и бывал у них дома. Вспоминает, например, как скромный, застенчивый Ваня Носенков читал друзьям стихи Константина Симонова «Генерал», посвященные героической памяти Матэ Залка, венгерского коммуниста, который погиб в Испании. А в заключение книги пишет, что Ваня тоже погиб. На другой войне, но против того же фашизма. И Олег Балашов, восхищавшийся фильмом о Чкалове и, конечно, самим Чкаловым, мечтавший стать летчиком – станет им, и он тоже отдаст жизнь в бою с фашистами…
Единство мысли, слова и действия стало замечательной чертой поколения, которое достойно представит Зоя Космодемьянская. Они готовили себя к борьбе за Родину и, когда пробил час, повели себя так, как учили школа и комсомол, пример героев и лучшие книги.
Если требовательность, то по максимуму
Все это было у Зои. А выделяло ее (чего, может быть, и не все замечали) восприятие по максимуму того, что в жизни надо и как надо. Стремление так и поступать – с максимальной требовательностью к себе и другим.
Впрочем, когда касалось других, этого уже нельзя было не замечать. Особенно после того, как ее избрали комсомольским групоргом. Недаром же кое-кто стал отзываться о ней как о «слишком принципиальной», а одна из одноклассниц в анонимном новогоднем пожелании написала ей: «Зоенька, не суди людей так строго. Не принимай все так близко к сердцу. Знай, что все почти люди эгоисты, льстецы, неискренние и полагаться на них нельзя. Слова, сказанные ими, оставляй без внимания. Таково мое пожелание к Новому году».
Пожелание реалиста идеалисту? О реакции дочери при прочтении этого текста мать написала следующее: «С каждым словом Зоя все больше хмурилась, а дочитав, резко отбросила записку.
– Если так думать о людях, то зачем жить? – сказала она».
Но, может быть, что-то из написанного ей все-таки следовало учесть? Или хотя бы задуматься над этим?
Да откуда мы знаем, что она не задумалась. Не все же, что происходило у нее в душе, могла знать даже ближайший друг – мама. Однако если размышления о «завышенной» требовательности и доверчивости к другим у нее, вполне возможно, и могли возникнуть, то уж к себе – абсолютно точно! – менее требовательно относиться она не могла.
Пройти одной «на спор» через Тимирязевский парк темной осенней ночью под дождем – это же не просто упрямство, а испытание себя. Достаточно ли смелости твердости, чтобы пойти на такое, если всерьез обяжет жизнь?
А история с ее педагогическим опытом? Зоя и еще несколько комсомольцев из класса берутся обучать неграмотных женщин в доме по Старопетровскому проезду. Это нелегко. И само по себе нелегко, потому берет у матери книгу по методике обучения грамоте. И ходить надо дважды в неделю, а есть ведь и другие дела, школьные и домашние. Но, как бы ни было, несмотря на усталость, дождь или снег, в точно назначенное время она идет, чтобы заниматься с Лидией Ивановной – пожилой женщиной, которая совсем не умеет ни читать, ни писать и очень хочет научиться грамоте.
– Если случится землетрясение, – говорил о сестре Шура, – она все равно пойдет. Будет пожар – она все равно скажет, что не может подвести свою Лидию Ивановну.
Имел основания так говорить! И хотя ни землетрясения, ни пожара, к счастью, не произошло, дополнительные испытания выдерживать ей все-таки приходится.
Вот мама приносит билеты на концерт в Большой зал консерватории. Будет исполняться Пятая симфония Чайковского, которую Зоя очень любит. Радость от билетов понятная. И вдруг…
– Мама, а ведь это в четверг! – с огорчением произносит она. Я не могу пойти. Ведь я по четвергам у Лидии Ивановны.
И никто – ни брат, ни мать – не могут ее переубедить: «Взялся за гуж, так не говори, что не дюж. Она меня ждет заниматься. А я пойду на концерт? Нет, нельзя».
Согласитесь, не каждый так поступил бы на ее месте. Если что-то подобное складывалось у других, могли занятие и пропустить. А некоторые, в том числе та девочка, что написала ей в новогоднем пожелании о людском эгоизме и неверности, к концу зимы вообще перестали посещать своих подшефных. Объяснения и оправдания для групорга Зои, конечно, находились, но это не уменьшало глубочайшего ее огорчения: да как же так можно отнестись к своему комсомольскому долгу?!
Для нее это было вовсе не какое-то формальное понятие. И сама она
