Сама она от всего отказалась: ее пищей было отчаяние.
После того как она ступила в драгоценную кровь Шарни, ей казалось, что она могла бы сидеть так целую вечность и жить, как могильный цветок, черпая силы в его смерти.
Она немало выстрадала во время возвращения из Варенна; немало выстрадала за время плена в Тюильри; немало выстрадала за последние сутки; но, может быть, еще большие страдания причинял ей сейчас вид жующего короля!
А ведь положение было достаточно серьезным и могло бы лишить аппетита любого человека, только не Людовика XVI.
Собрание, куда король пришел искать защиты, само нуждалось в защите, да оно и не скрывало своего бессилия.
Утром Собрание хотело помешать убийству Сюло, но не смогло.
В два часа Собрание хотело воспротивиться расправе над швейцарцами, но не смогло.
Теперь ему самому угрожала возмущенная толпа, кричавшая: «Низложение! Низложение!»
Немедленно была создана комиссия.
В нее входил Верньо. Он поручил председательствовать в Собрании Гюаде, чтобы власть оставалась в руках Жиронды.
Совещание комиссии было недолгим; можно сказать, что оно проходило под раскатистое эхо ружейной пальбы и пушечной канонады.
Верньо сам взялся за перо и составил акт о временном отстранении короля от власти.
Он возвратился в Собрание мрачный, подавленный, не пытаясь скрыть печали и уныния; этим он в последний раз выражал королю свое уважение к монархии, выражал своему гостю уважение к правилам гостеприимства.
— Господа! — начал он. — Чрезвычайная комиссия поручила мне представить на ваше утверждение достаточно суровую меру; однако я полагаю, что боль, которую вы все испытываете, поможет вам оценить, как важно для спасения отечества немедленно прибегнуть к этой мере.
«Национальное собрание, принимая во внимание, что опасности, грозящие отечеству, достигли высшей точки; что все зло в государстве происходит главным образом от недоверия, которое внушает поведение главы исполнительной власти в борьбе, предпринятой от его имени против конституции и национальной независимости; что недоверие это повлекло за собой во всех частях государства требование лишить Людовика XVI вложенной в его руки власти;
вместе с тем, принимая во внимание, что законодательный орган не желает усиливать собственную власть путем узурпации, а также может совмещать свою клятву верности конституции с твердой решимостью спасти свободу, только призывая к суверенитету народа,
постановляет следующее:
французскому народу предлагается учредить Национальный конвент;
глава исполнительной власти временно лишается своих полномочий; в течение дня будет представлен на рассмотрение декрет о назначении воспитателя наследному принцу;
выплата по цивильному листу приостанавливается;
король и члены королевской семьи будут оставаться в помещении законодательного органа вплоть до восстановления в Париже спокойствия;
департамент распорядится привести в надлежащий порядок Люксембургский дворец, где в дальнейшем будет находиться королевская семья под охраной граждан».
Король выслушал декрет со своей обычной невозмутимостью.
Потом, перегнувшись через перила ложи «Логографа» и обращаясь к Верньо, пока тот шел к председательскому креслу, он спросил:
— Знаете ли вы, что ваши действия не очень-то конституционны?
— Вы правы, государь, — отвечал Верньо, — однако это единственное средство спасти вашу жизнь. Если мы не согласимся на низложение, они потребуют вашу голову!
Король шевельнул губами, пожал плечами с таким видом, словно хотел сказать: «Вполне возможно», — и занял свое место.
В эту минуту висевшие у него над головой часы начали бить.
Он стал считать удары.
Когда последний удар затих, он произнес:
— Девять часов.
В декрете Национального собрания говорилось, что король и члены королевской семьи будут оставаться в помещении законодательного органа вплоть до восстановления в Париже спокойствия.
В девять часов смотрители зала заседаний пришли за королем и королевой, чтобы проводить их в приготовленное для их семьи временное жилище.
Король жестом дал понять, что хотел бы ненадолго задержаться.
И действительно, обсуждался вопрос, представлявший для него определенный интерес: назначался новый кабинет министров.
Военный министр, министр внутренних дел и министр финансов были уже известны: были возвращены те, кого удалил король, то есть Ролан, Клавьер и Серван.
Оставались портфели министра юстиции, морского министра и министра иностранных дел.
Дантон был назначен министром юстиции; Монж — морским министром; Лебрён возглавил министерство иностранных дел.
Когда был назначен последний министр, король сказал:
— Теперь можно идти.
И, поднявшись, он вышел первым.
За ним последовала королева; со времени ухода из Тюильри она не выпила даже стакана воды.
Мадам Елизавета, дофин, принцесса Мария Тереза, принцесса де Ламбаль и г-жа де Турзель пошли вслед за ними.
Апартаменты, приготовленные для короля, были расположены в верхнем этаже старого монастыря фейянов; там жил архивариус Камю, и состояли они из четырех комнат.
Первую комнату, которая, собственно говоря, была всего лишь прихожей, заняли придворные и слуги, сохранившие верность королю в трудную минуту.
Это были принц де Пуа, барон д’Обье, г-н де Сен-Парду, г-н де Гогела́, г-н де Шамийи и г-н Гю.
Король взял себе вторую комнату.
Третья была предложена королеве; это была единственная комната, оклеенная обоями. Войдя в нее, Мария Антуанетта бросилась на кровать и вцепилась зубами в подушку; ею овладело такое отчаяние, рядом с которым страдания колесованного — ничто.
Двое ее детей остались с нею.
Четвертая комната, очень тесная, предназначалась мадам Елизавете, принцессе де Ламбаль и г-же де Турзель, с трудом разместившимся там.
У королевы не было ничего: ни денег (у нее пропали кошелек и часы в толчее у входа в Собрание), ни постельного белья (понятно, она ничего не могла унести из Тюильри).
Она одолжила двадцать пять луидоров у сестры г-жи Кампан и послала за бельем в английское посольство.
Вечером Собрание приказало огласить на парижских улицах при свете факелов принятые днем декреты.
II
ОТ ДЕВЯТИ ЧАСОВ ВЕЧЕРА ДО ПОЛУНОЧИ
Освещенные этими факелами площадь Карусель, улица Сент-Оноре и набережные являли собою печальное зрелище!
