— Войдите, мадам, — обратился он к королеве.
Королева бросилась вперед. Едва ступив на порог, она издала крик ужаса и, закрыв лицо руками, отпрянула.
Теперь стало понятно, откуда взялась на полу кровь: в ложе лежал убитый.
Королева, спеша войти, едва не споткнулась об это мертвое тело, вот почему она закричала и отпрянула.
— Смотрите-ка! — проговорил король тем же тоном, каким он сказал: «Это голова несчастного господина Манда́!» — Смотрите-ка! Это тело несчастного графа де Шарни!
Да, это в самом деле было тело графа де Шарни, которое депутаты вырвали из рук убийц и приказали перенести в ложу «Логографа», потому что не могли предугадать, что спустя десять минут туда войдут члены королевской семьи.
Труп унесли, и королевская семья вошла в ложу.
Ее хотели прежде вымыть или хотя бы протереть, потому что весь пол был залит кровью; однако королева жестом приказала оставить все как есть и первая опустилась в кресло.
Никто не видел, как она разорвала шнурки своих туфелек и дрожащими ступнями коснулась еще теплой крови.
— О Шарни! Шарни! — прошептала она. — И почему моя кровь не вытечет сейчас вся до последней капли, чтобы смешаться с твоею навечно!..
Пробило три часа пополудни.
XXXIII
ОТ ТРЕХ ЧАСОВ ДНЯ ДО ШЕСТИ ЧАСОВ ВЕЧЕРА
Мы оставили дворец в ту минуту, когда восставшие ворвались в главный вестибюль и швейцарцы медленно, шаг за шагом, стали отступать к покоям короля, как вдруг в комнатах и коридорах закричали: «Швейцарцам приказано сложить оружие!»
Эта книга, по всей видимости, последнее наше произведение о той страшной эпохе; по мере продвижения нашего рассказа вперед, мы расстаемся с тем, о чем уже поведали, чтобы никогда больше к этому не возвращаться. Это дает нам право во всех подробностях представить нашим читателям тот трагический день; мы тем более вправе это сделать, что повествуем о нем без пристрастия, без ненависти, без предубеждения.
Итак, читатель вслед за марсельцами ступил на плиты Королевского двора; он в дыму и огне ворвался туда вслед за Бийо и увидел, как тот вместе с Питу, похожим на окровавленное привидение, вышедшее из-под груды мертвых тел, поднялся по ступеням лестницы, на верхней площадке которой мы их и оставили.
С этой минуты Тюильри был обречен.
Что за злой гений стоял во главе этой победы?
«Народный гнев», — скажут мне.
Да, разумеется, однако кто же направлял этот гнев?
Человек, которого мы едва успели назвать, прусский офицер, ехавший на низкорослой вороной лошадке рядом с гигантом Сантером и его огромным фламандским скакуном, — эльзасец Вестерман.
Что же это был за человек, видимый, подобно молнии, лишь во время грозы?
Это был один из тех людей, кого Господь держит в арсенале своего гнева и выводит из мрака лишь в нужное мгновение, в час, когда хочет кого-нибудь поразить!
Зовут его Вестерман, «человек заката».
И в самом деле он появляется, когда монархия падает, чтобы больше не подняться.
Кто его выдумал? Кто его разгадал? Кто был посредником между ним и Богом?
Кто догадался, что в гиганта-пивовара, в эту глыбу плоти, необходимо вдохнуть душу для борьбы, в которой титанам надлежало лишить трона самого бога? Кто дополнил Гериона Прометеем? Кто дополнил Сантера Вестерманом? Дантон!
Откуда же грозный трибун раздобыл этого победителя?
Из вертепа, из сточной ямы: из тюрьмы Сен-Лазар.
Вестерман обвинялся — оговоримся, это еще не было доказано — в подделке банковских билетов и был арестован по подозрению.
Для осуществления того, что было задумано на 10 августа, Дантону был необходим человек, который не мог отступить, потому что, отступив, он неизбежно окажется у позорного столба.
Дантон давно не сводил глаз с таинственного узника; в день и час, когда тот ему понадобился, он мощным ударом разорвал его цепи, разбил оковы и сказал ему: «Выходи!»
Революция заключается не только, как я сказал, в том, чтобы поднять наверх то, что было внизу, но и в том, чтобы дать пленникам свободу, а вместо них заточить в тюрьму свободных людей, и не просто свободных людей, но сильных мира сего: знатных вельмож, принцев, королей!
Несомненно, Дантон был совершенно уверен в том, что должно было произойти, вот почему он казался таким оцепеневшим, когда всех лихорадило в ночь, предшествовавшую кровавой заре 10 августа.
Он еще накануне посеял ветер; ему не о чем было беспокоиться, он был уверен, что сам будет пожинать бурю.
Ветром был Вестерман, а бурей — Сантер, гигант, олицетворявший собою простой народ.
Сантер почти не показывался в этот день; Вестерман делал все, был всюду.
Именно Вестерман возглавил слияние на Новом мосту силы предместья Сен-Марсель и Сент-Антуанского предместья; именно Вестерман верхом на своей вороной лошадке показался во главе войска в проходе на площадь Карусель; именно Вестерман постучал рукояткой шпаги в ворота Тюильри с таким видом, словно речь шла о том, чтобы открыть дверь в казарму, где полк хочет отдохнуть после долгого перехода.
Мы видели, как отворились эти ворота, как геройски исполняли свой долг швейцарцы, как они вынуждены были отступить с боем — но не бежали, как они были уничтожены — но не побеждены; мы вместе с ними прошли, ступенька за ступенькой, всю лестницу, усеянную их телами; пойдем с ними шаг за шагом в Тюильри, который скоро будет устлан их трупами.
Когда стало известно, что король оставил дворец, две-три сотни офицеров, явившихся умереть вместе с королем, собрались в комнате телохранителей королевы, чтобы обсудить, следует ли им идти на смерть, если короля нет больше с ними, чтобы вместе умереть, в чем он торжественно поклялся.
Они решили пойти вслед за королем в Собрание.
Дворяне взяли с собой всех швейцарцев, кого только смогли найти, а также около двадцати национальных гвардейцев; всего набралось около пятисот человек, и они спустились в сад.
Путь преграждали ворота, именовавшиеся решеткой Королевы; хотели было взломать замок, но он не поддался.
Тогда самые сильные стали трясти решетку и выломали несколько прутьев.
Через пролом мог бы пройти отряд, но по одному человеку.
В тридцати шагах от них находились батальоны, охранявшие решетку Королевского моста.
Первыми через пролом вышли два солдата-швейцарца; они не успели сделать и несколько шагов, как были убиты.
Остальные прошли по их трупам.
Отряд продвигался под сильнейшим обстрелом; однако, поскольку швейцарцы в ярких мундирах представляли собой лучшую мишень, пули главным образом летели в них; вот почему во время этого перехода на двух убитых дворян и одного раненого пришлось шестьдесят убитых швейцарцев.
