отвечать? — злая тыква явно мечтала избавиться от меня побыстрее.
Я попробовала взять себя в руки. Размазав слёзы по щекам, я выдавила что-то вроде:
— I like to buy beautiful dress and shoes.
— Одно платье вы покупаете каждую субботу? Ещё и без артикля? Вот развлечение, ничего не скажешь, — он показательно рассмеялся.
Девушка-преподаватель мягко сказала:
— Давайте мы дадим студентке договорить.
— Ну давайте, — он выдавил из себя эти слова, как последнюю зубную пасту из тюбика.
Я молчала.
— Мы тут с вами не можем весь день сидеть, — повторил Юра через минуту.
Это было лишним. Всем и так стало понятно, что битва мною уже проиграна.
— Грамматику вы знаете, — неуверенно повторила молодая преподша.
— Да списала откуда-нибудь. Двух слов связать не может, — шикнула тыква.
— Откуда же здесь спишешь, я тесты лично составляла для экзамена, — огрызнулась моя защитница; она почувствовала, что происходит что-то не то.
— Но ответ всё же неутешительный. Если знания и есть, то нетвёрдые. К сожалению, — он демонстративно заглянул в зачётку и сделал вид, что прочитал моё имя, — Юлия Метелькова, экзамен вы не сдали.
Разве будет молодой преподаватель противоречить ректору?
У меня опять покатились слёзы. Я бросилась к своему месту, схватила вещи и вылетела из аудитории, хлопнув дверью. В туалете я минут десять рыдала у зеркала. Как же это было несправедливо. За что? За что? Ведь я просто его любила. Тварь.
Он караулил меня у двери всё это время. Я быстро зашагала к лестнице. Он пошёл за мной. В коридоре никого не было — шли пары.
— Думаешь, можно преследовать меня? Орать в приёмной? Взять и разрушить мою семью? — он схватил меня за локоть и остановил.
— Ты совсем псих? Что тебе нужно?
— Я знаю, что это ты всё рассказала жене.
— Отвали от меня, а то я закричу, — он опустил руку и оглянулся по сторонам.
В коридоре по-прежнему раскачивалась пустота.
— Лучше сама отчислись и не попадайся мне на глаза. Иначе я превращу твою жизнь в ад, слышишь меня?
Я бросилась вниз по ступенькам, в тёмный хозяйственный закуток, забилась под лестницу и опять расплакалась. Он ненавидит меня. Кто рассказал его жене? Секретарша? Новая любовница? Какая разница. Мне даже стало жаль, что это была не я.
Я вытерла слёзы, распустила волосы, чтобы прикрыть покрасневшее лицо, и отправилась в деканат. Там я написала заявление на отчисление. Светлана Матвеевна даже не попыталась меня отговорить. Они все меня ненавидели. Эту войну было не выиграть. Он меня уничтожил.
27. Проясняется
Стрелки часов пододвинулись к семи. Затарахтел чайник. После зарядки Ромбов принял душ и почистил зубы. Заметил в сливном отверстии длинные волосы, вытащил их, надев перчатки. Отнёс в мусорное ведро. Включил ноутбук. Завёл музыку. На шипящую сковородку разбил пять яиц. Разбуженная утренним брожением, из кровати выползла Юля. В её тонкой золотой ночнушке красиво обрисовывались грудь и бёдра. Андрей заварил себе цикорий, а ей растворимый кофе, пакет с которым пренебрежительно держал подальше от лица, как насекомое.
Юля была сонной и недовольной:
— Ты можешь слушать музыку в наушниках?
Сплошные условия с самого её переезда. Она двигала предметы, что-то вечно перекладывала, теряла. А он потом не мог найти нужное. Со словами «здесь как в больнице» она притаскивала цветные тряпки, посуду с вензелями и уродские кактусы. Он только и успевал ловить её за руку и возвращать всё назад. Его холодильник захватили продукты, которые по своей воле он бы туда ни за что не пустил: сладкие йогурты, магазинные пельмени, замороженная пицца, шоколадки, булки и глазированные сырки. На его завтрак она ещё соглашалась, когда в состоянии была проснуться, но без присмотра она поедала килограммами эту гадость. И как в неё всё помещалось?
Приходилось с ней разговаривать. Много. Он никогда и ни с кем столько не говорил. Нужно было выслушивать о её самочувствии, о её бывших, об экзамене и упражнениях, о сотнях знакомых, след которых давно простыл, о модных коллекциях, о телепередаче, в которой невеста бросила жениха, или о том, как убили героиню второго плана в новом сериале. Он не знал, как объяснить, что всё в деталях записывается на его болванку, и эти бессмысленные данные потом уже не вырубишь даже топором.
Нужно было спать с ней. И это было то, что раскалывало его на части. Он постоянно думал о сексе, его одолевало желание обладать ею. Словно она была магнитом, а он мелкой железячкой. Ему всегда было мало. Но он не мог делать это так, как ему хотелось. Он не мог обладать ею в полной степени. Ей всегда не нравилось. Она его то останавливала, то ей было больно или недостаточно, она объясняла, он старался делать, как она показывала, и от этого часто терял желание и становилось ещё неудобнее. А когда оно возвращалось, она уже не хотела. Он боялся лезть к ней с этим чаще, потому что видел, что для неё секс — это какая-то каторга, хотя он старался подстроиться.
И ещё нужно было делить с ней кровать. Он никак не мог привыкнуть засыпать с другим человеком, отодвигался на самый край, но всё равно часами ворочался без сна. Он понимал, что так заведено между людьми и не мог объяснить, почему это ему не подходит. Поэтому стал уходить спать в кабинет.
Всё подчёркивало его инаковость, его отличность от обычных людей, когда она была рядом. И всё же его тянуло к ней. Он понял это сразу, ещё в первый их раз, поэтому и позвал к себе. Надеялся, что всё утрамбуется. Он никогда такого не чувствовал. В нём всё расшевеливалось, как будто заканчивался ледниковый период. Он вспоминал прошлое и думал, что то, что он сейчас чувствует, несравнимо больше и сильнее того, что испытывал раньше.
Но как же ему надоело отражать набеги на свои границы:
— Не могу.
— Почему? Мне не надо на работу, ты меня будишь, и я потом не могу заснуть… шарахаюсь полдня, как привидение, с мешками под глазами.
— Я хочу, чтобы ты завтракала со мной.
— А я хочу высыпаться, — Юля театрально швырнула кружку с недопитым кофе в раковину и ушла в спальню, где забралась в постель и придавила голову подушкой.
Витёк махнул Ромбову, чтобы подошёл.
— Чего тебе? —
