нужны циновки и войлок. Припасы. И, конечно, четыре коня. Коста, выйди во двор! Я тебя прошу! Хотят с тобой поговорить! У меня уже сил нет выслушивать их бредни.
Я спорить не стал. Оружие оставил на стене. Вышел к медовеевцам.
— Я Маршаний из Ачипсоу! — обратился ко мне статный джигит таким тоном, будто одолжение мне сделал. Как он вообще с коня слез? Нет урона чести?
— Коста из рода Варвакисов! — представился в ответ, поклонившись с прижатой к сердцу рукой.
Хорошо, что смог переодеться в обновки. Стоял бы сейчас, краснел за свой внешний вид.
Медовеевец удовлетворился моей почтительностью. Слегка снизил уровень пафоса. Выдержал паузу, чтобы не прослыть торопыгой и спросил то, за чем, собственно, приехал. Я уже сообразил, что торговля была всего лишь предлогом.
— Люди говорят: ты — удэ или заговоренный! Ни пуля тебя не берет, ни ядро.
Я пожал плечами. Ничего себе тут слухи разлетаются. Пяти дней не прошло после выстрела Степана мне в грудь, а тут уже в курсе. Естественно, доказывать, что в скалах у крепости русские промахнулись и меня лишь засыпало градом осколков и мелких камней, я не стал. Народ тут суеверный до крайности. Верит во всякую чепуху. И в чудесное избавление. В приметы разные, в гадание на бараньей лопатке. Но не в моем положении заниматься просветительством.
— На тебе рубаха с заговорами от пули? — спросил Маршаний. — Покажи!
Я молча смотрел ему в глаза. Держал паузу. Черкес занервничал.
— Обиды не хотел причинить.
— К лицу ли воину любопытство? — строго спросил я.
Черкес занервничал еще больше. Держался-держался — и не выдержал.
— Интересно же!
Я расстегнул черкеску, показал рубаху, потом задрал ее. Горцы одобрительно заворчали, увидев шрам на груди.
— Значит, сталь тебя все же берет! — заключил Маршаний.
Он бросил к моим ногам мешок, развернулся и вышел со двора к соплеменникам, державшим его коня. Медовеевцы потянулись за ним, оглядываясь на меня и что-то бурно обсуждая. Надеюсь, не идею проверить на практике, берет меня пуля или нет. С них станется и выстрелить. А что было бы, не будь шрама? Точно без проверки дело бы не обошлось.
Я наклонился, развязал мешок. В нем лежали наши красные меховые накидки, пережившие с нами все приключения. Утепленные ночные колпаки пропали. Револьверы да накидка — вот и все, что прошло со мной весь путь от Стамбула до Гагр. Позднее к ним добавились золото от Проскурина в поясе от сестры да нож покойного Бахадура. Больше ничего не осталось.
— Урум! Урум! — закричал мне Маршаний из-за забора и помахал рукой, подзывая.
Через узкую и крепкую калитку в палисаде я вышел на просторную площадку, ограниченную с одной стороны поместьем, а с другой — турецкими лавками. По ней носились всадники, затеяв странную игру. Один несся вперед, держа в оставленной вбок руке шапку. Другой догонял, прицеливаясь из ружья. Наконец, он выстрелил метров с десяти, поворотил коня, начал на ходу перезаряжать мушкет, помогая себе деревянным молоточком. И снова помчался за джигитом, который на этот раз нацепил шапку на ружье, задрав его дулом вверх.
За развлечениями молодежи бесстрастно наблюдали турки-купцы, сидевшие у своих лавок. Они перебрались под крыло Гассан-бея из Сухум-кале, когда блокада прикрыла их бизнес. Торговали они всем подряд — от коней до всякой походной мелочевки. Товар был как от местных производителей, так и контрабандный — табак, рахат-лукум, столь ценимая горцами бумажная материя и кое-что посерьезнее…
Медовеевец подъехал ко мне вплотную. Чуть свесился в седле, проявляя уважение.
— Можешь так?
Я отрицательно покачал головой.
— Он так не может! — громко закричал товарищам Маршаний и поднял коня с места в галоп, что-то громко выкрикивая на ходу.
— Он объясняет кунакам, что ты заговоренный из-за того, что с коня стрелять и защититься не можешь, — объяснил мне подошедший сзади Гассан-бей. — Теперь весь вечер будут обсуждать, что лучше — заговор или нападение. Говорю же: странные люди.
Я снова покачал головой. На этот раз от удивления. И из сожаления, что не спросил о судьбе капитана Абделя и немого алжирца. Вдруг, кто-то из них уцелел?
— Завтра вам выезжать! Пойдем к туркам выбирать вам снаряжение!
— Уважаемый хаджа! — польстил я старику. — Кто лучше вас соберет путников в дорогу? Сколько раз вы ходили тем непростым путем и знаете, что нам может пригодиться?
— Не морочь мне голову, урум, — хмыкнул Гассан-бей. — За красивые слова скидки не даю! Но коль ты так остр на язык, угощу тебя турецким обедом.
Блюда, поданные на обед, как и следовало ожидать, были столь щедро присыпаны красным перцем, что пришлось выпить немало кислого молока, чтобы унять пожар во рту…
… На встречу с карачаевской принцессой тронулись в путь спозаранку. Нашу компанию составили молодой князь Курчок-Али, младший сын Гассан-бея, в обязанности которого входило встретить княжну на границе с Абхазией, четверо узденей-убыхов и сразу не глянувшийся мне проводник. Этот плотный абадзин, откликавшийся на имя Софыдж, раньше был абреком, но покончил с разбойничьим ремеслом и теперь присматривал за вьючными лошадями. Один из узденей постоянно выезжал вперед и в опасных местах громко кричал о том, что едет князь Курчок-Али. Это был единственный способ предотвратить роковой выстрел из засады. Места тут были неспокойные.
На узкой лесной тропе, выстроившись в колонну по одному, мы столкнулись со спускавшимся одиноким всадником. Он никак не желал освободить проезд. Правило — уступает дорогу тот, кто сверху, принятое у автомобилистов — в этом мире еще не прижилось. Действовало правило, кто сильнее, тот и прав. Ехавший первым убых столкнул мордами лошадей, напирая. Схватил за уздечку коня нахала и что-то ему грозно втолковывал. Остальные похватали свои пистолеты, щелкая взводимыми курками.
Кое-как сдав назад, пришелец злобно смотрел, как мы проезжаем мимо.
— Это человек из Псхо, — пояснил мне юный князь. — Уверен, он пересчитал все ремешки на наших лошадях. Парни из этого аула вечно присматривают где-что украсть!
— Псхо?
— Медовей!
Я обернулся к нахалу.
— Передай привет Маршанию!
Медовеевец нахмурился еще больше, потом лицо его разгладилось, его озарила догадка.
— Урум? — я кивнул. — Доброго пути, заговоренный!
Он приветливо помахал мне рукой. Курчок-Али не скрыл своего удивления, но расспрашивать не стал. Дорога была непростой, не стоило отвлекаться.
Нам предстояло проделать еще около восьми миль, чтобы перебраться через горную гряду, нависающую над
