Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что ж! Одно он знал определенно: он здесь в последний раз.
Теперь уж точно, в последний…
Никогда не был Яков Фомич особенно сентиментальным, но сейчас ему захотелось как-то попрощаться со всем этим, — как это назвать, — с оболочкой, в которой прошла его прежняя жизнь.
Шагал по коридору.
Стенные шкафы, стеклянная дверь, снова шкафы, снова дверь…
Родные стены!
Сплошные шкафы вместо стен…
И тут целесообразность одержала верх.
Провел рукой по пластиковой створке шкафа. Пластик был гладкий, холодный.
Остановился.
Поколебался минуту.
Поднялся на свой этаж. Подергал одну дверь, другую, — все было уже заперто, опечатано.
Когда-то каждый вечер допоздна просиживали.
Ну, все. Нечего здесь больше делать. Пора спускаться…
Сколько продержал его Вдовин?
Принял любезно, пустился в рассуждения, воспоминания, планы… И все — так, словно ничего никогда не случалось! Можно было подумать, что Яков Фомич заглянул к нему на чай, побеседовать о жизни.
Якову Фомичу пришлось самому сказать о цели своего визита…
И началось…
Яков Фомич физически ощущал, насколько близок предел его сил, выдержки, запаса нервной энергии; входя ко Вдовину, он надеялся, что все это не должно затянуться надолго; рассчитывал, что Вдовин если не согласится, то откажет сразу, не тратя времени, и можно будет вскоре выйти и отпустить себя, снять с себя напряжение, требовавшее от него слишком многого.
Вдовин говорил о своей ответственности руководителя, о сложной реакции коллектива, о необходимости прогнозировать возможные изменения в настроениях сотрудников…
Яков Фомич сидел на стуле у края вдовинского стола, смотрел исподлобья, теребил рукав.
Что ж, раз пришел…
Вдовин переключился на тематику, пропел свою старую песню о концентрации, консолидации и прочем; Яков Фомич решил, что сейчас с него попытаются взять какие-то обязательства, но Вдовин плавно съехал на ставки и структуру.
Пришел — терпи… Сам знаешь, что означает твой приход. Сиди теперь, дай человеку выступить перед тобой; пережди…
Вдовин закончил тем, что ему надо подумать и посоветоваться.
Больше часа Яков Фомич проболтался по лабораториям — поговорил с ребятами, даже посчитал кое-что; раскритиковал работу Валеры…
Потом — разговор со Вдовиным.
Его предложение: младшим научным сотрудником…
Ничего другого, сказал, предложить не в состоянии, — ситуация.
Почему не лаборантом, черт возьми?
Да, пришел — что ж теперь… На милость победителя!
Пошел он все-таки ко Вдовину, все-таки потащился…
Яков Фомич сказал: согласен.
Вдовин произнес речь, сказал, что понимает Якова Фомича, так и сказал: «понимаю ваше душевное состояние»; развел руками, сказал, что ему неловко как коллеге перед коллегой.
Говорил долго; стал повторяться.
Яков Фомич понял: Вдовин не рассчитывал, что он согласится. Такова была форма отказа — не то мягкая, не то, напротив, оскорбительная…
Сразу бы мог сообразить!
Но теперь уж Яков Фомич решил настаивать.
Пусть поворочается!
Яков Фомич оживился. Дело принимало, наконец-то, интересный оборот.
Это еще только начало… Вот он неожиданным согласием поставил Вдовина в трудное положение. Посмотрим, как выкрутится!.. А потом будет приказ: «…младшим научным сотрудником»; скандал! А сколько потом еще это создаст для Вдовина критических моментов… Да, тут уже интересная игра!
Вдовин попросил его подождать.
Почему Яков Фомич не придал этому значения?..
Он еще послонялся по этажам. Никому ничего не рассказывал, темнил; пусть будет сюрприз.
Затем вызов ко Вдовину, короткий разговор с ним; вдовинский отказ.
Еще какие-то слова, ссылки на ситуацию, сочувствия; Вдовин говорил, что не может взять на себя такую ответственность… известного ученого, доктора наук, оформить младшим… непредсказуемые последствия… нет, не может. И все эти знакомые:
— Вы лопух, Яков Фомич!..
— Я бы сказал вам по-русски!..
— Постараюсь все-таки сделать что-то для вас!..
Конец.
Пора спускаться…
Пройдя этаж, Яков Фомич услыхал внизу шаги, голос и понял, что это Вдовин.
Пошел медленнее.
Вот чего еще не хватало…
Когда оставался последний пролет, Яков Фомич услышал разговор в вестибюле; осторожно вышел из-за поворота лестницы.
Вдовин, Захар и Михалыч стояли спиной к нему. Вахтер тоже его не видел, отпирал дверь.
— Ждем Якова Фомича, — говорил Михалыч.
— Так он давно уже ушел от меня! — ответил Вдовин. — Проворонили! Друзья, эх… Ну, поедем, поедем!..
Вахтер выпустил их.
Яков Фомич подождал еще немного, потом спустился, попрощался с вахтером и вышел.
Вот и все…
Да, вот как быстро прошел он этот путь: от уверенности в себе — к унижению и подавленности…
До чего же немного для этого потребовалось!
Тоже плата.
Как с ним разговаривал Вдовин…
А как он сейчас воровски стоял на лестнице! Ждал, когда все они уйдут!
Что дальше?
Действительно…
Как же это могло… как случилось, что он пошел ко Вдовину?
Все было убедительно.
Казалось — убедительно.
А теперь видно: пустое…
Многое виделось теперь лишним, не имеющим никакой ценности, просто ничтожным, ерундой, выдумками, в которые он почему-то, поддавшись, поверил.
Нынешнее его положение от многого его освобождало…
Оставалась обида. Много обиды.
Лена его уговорила… она, таким образом, оказала услугу Вдовину…
Вдовин, разумеется, понимает, что рвать надо совсем.
Ничего хуже Лена не могла сделать… ничего больнее!
Уступил, поддался, поверил в чужую ему веру… Где-то тут был источник его уязвимости.
Теперь ему предстояли еще большие унижения: тревога Лены, ее искреннее сочувствие, печаль ее и жалость к нему, ее слезы от чистого сердца, ее любящий взгляд!
Нет.
Платить свою плату самому, в одиночку, не брать на себя обязательств, которые не можешь выполнить; не зависеть от внешних сил, стать неуязвимым.
Уйти, жить одному.
Разговаривал с собой вслух…
Все отрезать! Выйти из этого состояния. Не оказаться навсегда в неудачниках. Вытащить ногу из этой ловушки, пусть больно, пусть останутся шрамы… бежать!
Последовать инстинкту и сохраниться…
…Поехал домой и стал быстро собирать свои бумаги и немногочисленные вещи. Торопил себя, чтобы успеть до прихода Лены.
* * *Дальше Ольга и Герасим пошли вдвоем, Кемирчека оставили у ребят в вагончике.
На пристани под фонарем Герасим увидел девушку в куртке и брюках, она с ходу прыгнула в лодку, оттолкнула ее от мостков, рванула шнур стартера; Герасим вгляделся и узнал Ксению.
Мотор взревел, лодка исчезла в темноте.
— Куда поехала Ксения?
— Ксения поехала к Борису. У них роман, — ответила Ольга.
* * *Виктор сидел один в кухне; смотрел в тарелку.
Есть не хочется…
Ничего не хочется…
Голоса, кажется, совсем рядом — Нины и тестя; однако дверь за спиной притворена, можно не слушать, можно не думать.
Днем на работе проходил коридорами со страхом, что сейчас какая-нибудь дверь откроется, кто-то выйдет, пойдет навстречу, как-то посмотрит, что-то скажет…
Вечерами в чужой ему квартире, где так и не смог освоиться, сжимался весь — только бы не двигаться, не говорить, только бы скорее время прошло, остаться с Ниной и — уснуть, забыться…
Когда Савчук поручил ему искать на дне — это казалось невероятной удачей… самым большим его везеньем… да просто счастьем… это был путь из ситуации, которую он начинал уже считать безвыходной. Почему Савчук поступил так, — не рассуждал; удивления окружающих старался не замечать. Важно было, что яконурское дно досталось ему; главное было в том, что он получал теперь возможность включиться — и, следовательно, заявить о своей позиции, доказать её всем и отделить себя наконец тем самым от Кудрявцева.
Ему не однажды говорили при случае, что он хороший работник… Но этого еще было недостаточно в том, чего он хотел более всего! Он не входил в яконурском институте, у Савчука, в число людей своих, доверенных, — людей, звавшихся своими, надежными в нынешней сложной ситуации; его не принимали в этот круг; держали на расстоянии, вежливо, ни в чем не обижая, однако твердо. Любая его попытка хотя бы приблизиться — заканчивалась неудачей. А то, сколько при этом проявлялось по отношению к нему такта, лишь подчеркивало, что все считается само собой разумеющимся. Как будто его место в мире указано кем-то раз и навсегда! — и он не мог изменить его, не имелось на свете для этого способа… средства… шанса… Разделять взгляды Кудрявцева он не собирался, возможность быть с ним заодно исключил для себя; но другим словно не приходило ничто подобное в голову. Предубеждение, — как он знал, необоснованное, — стояло между ним и людьми, к которым он стремился; и даже в общении с собственными лаборантами явственно воспринималось. Оно угнетало, а со временем начало обретать власть над ним самим; стало уже руководить им. Вдруг он обнаружил, что ведет себя неестественно; подозревая, что его обычные энергия, подвижность, готовность сотрудничать не располагают к нему, а укрепляют недоверие, он пытался как-то объяснить себя другим, а в чем-то и подать себя иначе — и утвердить таким образом новое представление о себе; это не получалось, и в результате он ощущал день ото дня все большую неловкость; то, что он поминутно как бы оправдывался, извинялся перед каждым за что-то, в чем вовсе не был виноват, оказывалось ужасно для него самого и производило столь же тяжкое впечатление на окружающих…
- На войне как на войне - Виктор Курочкин - Советская классическая проза
- Слово о Родине (сборник) - Михаил Шолохов - Советская классическая проза
- О теории прозы - Виктор Шкловский - Советская классическая проза
- Рай в шалаше - Галина Башкирова - Советская классическая проза
- Повести и рассказы - Олесь Гончар - Советская классическая проза
- Том 6. Созревание плодов. Соляной амбар - Борис Пильняк - Советская классическая проза
- Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы - Константин Михайлович Симонов - Советская классическая проза
- Любостай - Владимир Личутин - Советская классическая проза
- Лесная свадьба - Александр Степанович Мичурин-Азмекей - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №2) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза