Девочка Айго начала бы расспрашивать о походе, о том, что воины видели в чужих краях, а яньчжи после нескольких вежливых фраз выжидающе замолчала, и улыбка исчезла с её лица.
Казалось, что она не рада видеть гостя, и даже не предложила ему угощения, как полагалось в таких случаях. Это была вопиющая грубость по отношению к старшему родичу. Неужели юная яньчжи настолько зазналась и забыла о вежливости? Это так не похоже на неё. Пожалуй, следует сообщить об этом её отцу.
Недоумевая, чем заслужил такую немилость, Гийюй решил не навязываться, а поскорее уйти, и передал Айго подарки. Та равнодушно поблагодарила и мельком осмотрела узорчатый шёлк, золотые браслет и серьги тонкой работы. «Наверное, Модэ уже завалил её дарами до пресыщения», — подумал Гийюй.
Оставалось только отдать статуэтку — Гийюй вытащил её и с поклоном поднёс Айго. Чего он совершенно не ожидал, так это того, что яньчжи ударит его по ладони снизу так сильно, что подарок упадёт на ковёр. Гийюй недоумённо поглядел на Айго и опешил, услышав:
— Опять! Дорогой дядюшка, ты помешался на собаках? — и яньчжи рассмеялась.
Звуки этого смеха показались такими знакомыми — Гийюй онемел. Айго смотрела на него отливающими зеленью глазами и насмешливо улыбалась. Понизив голос, она вызывающе произнесла:
— Собаки и игрушки меня больше не интересуют. Я выросла. Так уж и быть, я ничего не скажу шаньюю. Ты тоже станешь молчать, а иначе люди узнают о твоей глупости. Ступай, дядюшка, и держи язык за зубами. Береги здоровье своё и родных.
Яньчжи вновь рассмеялась, и стало понятно, что она дразнит Гийюя. Он нашёл в себе силы поклониться, подобрать статуэтку и вежливо попрощаться прежде, чем уйти.
Пока Гийюй шёл к себе, в его голове стучало: «Оборотень! Это лиса. Она приняла облик Айго! Нашу девочку убили!».
В юрте он потребовал у слуг принести араки, и, сидя с чашей, мрачно думал о том, что Модэ, несомненно, знает об оборотне рядом с ним. Шаньюй и его лиса погубили ещё одну юную девушку. Тело Айго, наверное, уже обглодали дикие звери в лесу или в степи.
Обхватив руками голову, Гийюй застонал от бессилия. Айго уже не помочь. Даже наказать оборотня нельзя, чтобы не поставить под удар родных, недаром наглая хули-цзин издевалась над Гийюем, угрожала ему. Но Модэ, как он мог так поступить с внучкой старого Пуну?!
Впервые за долгие годы Гийюй подумал о шаньюе с отвращением. Как теперь служить человеку, которого презираешь? Почему боги позволяют своему избраннику творить мерзости в союзе со злобным духом?
Протрезвев, Гийюй вернулся к работе. Он избегал говорить с кем-либо о новой яньчжи, а с шаньюем вёл себя почтительно и отстранённо. Себе Гийюй твердил, что нужно выполнять свой долг, независимо от того, кто сидит на престоле, и с кем спит правитель. Терпеть, надо терпеть и ждать до тех пор, пока не вырастет сын Чечек. Рано или поздно Великое Небо покарает Модэ и его лису.
* * *
Закончилась осень, миновала зима, и ранней весной, в месяц Второй луны, у Айго начались преждевременные роды.
Модэ постоял у юрты, полной повитух, и ушёл к себе — невыносимо было слушать крики яньчжи. Он приходил снова, слышал стоны возлюбленной и удалялся, сжимая кулаки от бессилия. В этой изнурительной схватке он не мог помочь Шенне.
Больше суток мучилась яньчжи, а ночью шаньюю сообщили, что так и не разродившаяся Айго зовёт его к себе. В её юрте старшая повитуха со скорбным лицом сказала Модэ, что ребёнок не подаёт признаков жизни, а госпожа потеряла слишком много крови и вот-вот отправится к предкам.
В юрте и впрямь стоял тяжёлый запах, словно на поле боя. Бледная до синевы, с искусанными губами Айго без сил вытянулась на окровавленной постели.
— Муж мой, — слабым голосом позвала Айго. — Я хочу проститься. Пусть все уйдут.
— Все вон! — рявкнул Модэ.
Толкаясь, женщины повалили прочь. Когда за ними опустился дверной полог, Модэ склонился над умирающей. Она шепнула:
— Отвернись. Потом унеси меня отсюда.
Когда шаньюй обернулся и вновь посмотрел на постель, Айго лежала, уставившись в потолок невидящими глазами. Она уже не дышала. Рядом вытянулась лисица, бессильно уронив голову на грудь умершей.
Потрогав рыжий мех, Модэ с тревогой позвал:
— Шенне! Шенне!
Лисица попыталась подняться, но её лапы разъехались от слабости. Модэ закрыл глаза Айго, провёл ладонью по её животу, прощаясь с нерождённым. Потом он распахнул свою волчью шубу, поднял лису, левой рукой прижал её к груди, прикрыл полами и направился к выходу, бережно придерживая пушистое тельце. В ночной темноте или в неровном свете факелов люди не должны заметить его драгоценную ношу.
В своей белой юрте шаньюй опустил лису на постель, погладил и сказал:
— Ты в безопасности, милая.
Она дёрнулась, вытянулась — у Модэ потемнело в глазах, а когда он проморгался, на постели лежала бледная Шенне в человеческом облике.
— Хочу выпить чего-нибудь покрепче, — прошелестел её слабый голос.
По приказу шаньюя принесли рисовое вино, и Модэ сам налил лисе. Сев на постели, она жадно выпила, держа чашку трясущимися руками, попросила ещё. Модэ снова налил ей.
После второй порции вина Шенне всхлипнула и сбивчиво заговорила:
— Он умер! Умер! Он шевелился во мне, бился всё слабее, а потом задохнулся. Так страшно! И больно.
Вздрогнув, Модэ обнял Шенне и прижал к себе. Когда лиса потянулась к кувшину, шаньюй опередил её и налил вина сам. Они пили вместе. По лицу Шенне текли слёзы, капая в чашку. Довольно быстро лиса опьянела и заснула, вновь приняв звериный облик.
Поудобнее устроив лисицу на постели, Модэ прикрыл её одеялом, оставив на виду только острую мордочку, погасил светильник и лёг рядом с Шенне, отгородив её своим телом от входа.
В очаге тлел огонь, за стенами юрты разгулялся ветер. Он завывал так, что казалось, снаружи беснуются злые духи. Ночь выдалась безлунной, и в дымнике не виднелось ни одной звезды. Скверно, когда на небе нет ни Солнца, ни Луны — в такое время людям следует остерегаться тёмных сил.
Модэ вроде бы задремал, а когда открыл глаза, обнаружил, что стоит у входа в юрту. За пологом кто-то топтался, совсем близко, словно подслушивая.
Шаньюй решительно отодвинул дверной полог и замер — за порогом не было стражи, только мрак, в котором ворочался кто-то совсем уж чёрный. Окрик застрял у Модэ в горле, когда он различил очертания крепкого мужского тела, почти сплошь утыканного стрелами.
От ужаса ноги шаньюя словно приросли к ковру,
