Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Андрон показал, как их палочкой выковыривать и лимонным соком поливать, чтобы они не пищали. Или, наоборот, сначала соком, а потом палочкой. Я не запомнила. Но больше нигде я таких вкусных устриц не ела.
Расстались мы с Кончаловским исторически.
Начался путч в августе 1991 года. Я позвонила ему. Он говорит:
— Я улетаю. Боюсь, что скоро закроют границу. Жить в стране, где каждый день то революция, то путч, я не хочу. Страшно за ребенка.
И слышу, ребенок кричит как резаный, ему, видимо, тоже передалось всеобщее настроение.
Я говорю:
— Ну, до свидания.
И пошла к Белому дому оборонять его от путчистов. Кстати, там же, в Белом доме, был его брат Никита.
Больше мы никогда с Андроном не созванивались и, что странно при тесноте нашей кинематографической жизни, не встречались.
Путешествие из Москвы в Санкт-Петербург на “Таврии”
В 1989 году, сразу после окончания Высших сценарных и режиссерских курсов, нас, сценаристов, послали в Репино на семинар вместе с нашими мастерами.
Мастерскую, в которой я училась, вела известная сценаристка Наталья Борисовна Рязанцева. А мы все со своими мастерами дружили, потому что мастерская у нас такая была: приходим вчетвером к ней домой на Звездный бульвар, а она накрывает на стол. Мы голодные, поедим, а потом сидим выпиваем, разговариваем на кинематографические темы почти до утра, потому что Наталья Борисовна у нас полуночница.
И вот решили мы с ней ехать в Питер на машине, чтобы потом в этом Репине свободно себя чувствовать и разъезжать куда захочется.
А она только что купила малогабаритную машину “Таврия”, которую очень любила, пока ее у нее не украли: вечером поставила у дома, а утром глянула — нет машины. Потом Наталье Борисовне позвонили по телефону, номер которого нашли в записной книжке, оставленной ею в бардачке машины. Украденная “Таврия” стояла в соседнем дворе, но от нее остался один остов. Все, что было внутри машины, воры разобрали, а то и вырвали с мясом и унесли.
Тогда Украина отделялась от России и перестала поставлять детали от “Таврии”. Детали эти очень ценились и стоили дорого. Поэтому, видимо, их и похитили. Восстанавливать машину Наталья Борисовна не стала и живет теперь без машины вовсе. Но я забегаю далеко — на целый исторический период — вперед.
А тогда она ее только купила и осваивала. Машина была прекрасная — белая, красивая и проворная. Но было в ней что-то уже мистическое, словно она уже предчувствовала свой ужасный конец, когда ее, в духе нового времени, варварски, разберут на органы. Она иногда останавливалась на дороге и застывала как бы в задумчивости. Сдвинуть с места ее, как и ослицу, если та заупрямится, было невозможно. Или наоборот, резво начинала прыгать, будто вместо колес у нее, как у той же ослицы, вдруг прорезались копытца.
Вот и наше путешествие началось именно с того, что она встала ровно через пятьдесят метров, как только мы отъехали от дома Натальи Борисовны. Встали ровнехонько посередине дороги. Не только до Репина, но и до ближайшей булочной машина ехать не собиралась. Может быть, она нам уже тогда сигнализировала, да мы не поняли, что ехать в Питер бесполезно. Все равно не доедем.
Но мы не послушали разумной машины. Не послушали и маму Натальи Борисовны, которой ночью приснился вещий сон. Содержание она от дочери утаила, но строго-настрого наказала ей в Ленинград на машине не ехать.
И вот уже с самого начала мы были наказаны.
Наталья Борисовна остановила “Жигули” зеленого цвета. Оттуда вылез довольно-таки симпатичный мужчина, с которым можно было бы при желании завязать знакомство, а потом даже выйти замуж, настолько он казался положительным. И он действительно не подкачал: достал трос и тащил под уздцы нашу упрямую ослицу до тех пор, пока она опять не завелась и потихоньку не пошла сама. И пошла, и пошла, и поехала…
Мы заехали ко мне на Сокол, взяли необходимые вещи и отправились дальше. Когда мы выезжали из Москвы, стояла золотая осень, светило солнце, ветра не было. Было тепло.
Но только мы выехали за кольцевую дорогу, небо покрыли темные тучи, подул холодный ветер, полил дождь, потом повалил снег. Началась пурга. Снег хлопьями ложился на грязную мокрую дорогу, и машина начала скакать и опасно пританцовывать. Переднее стекло завалило грязным мокрым снегом. “Дворники” забуксовали.
Наталья Борисовна остановила машину, открыла боковое окно, чтобы вытереть снег со стекла и поправить “дворники”, и ее сразу же окатило грязью, смешанной со снегом, от проехавшего мимо самосвала. Она тут же закрыла окно.
— Хорошо, — сказала Наталья Борисовна своим низким голосом. — Сейчас подумаем, ехать нам дальше или нет.
Съехав на обочину, мы сидели в заваливаемой снегом машине и молчали. Я чувствовала, что да, опасно, очень опасно, просто невозможно ехать. Но я ведь не автомобилистка, советы я не могу давать.
Предложив мне бутерброд, Наталья Борисовна закурила, стряхивая пепел в круглую пепельницу с крышечкой, которую всегда носила с собой.
Бесконечно долго тянулось время. Казалось, что наша судьба сейчас решается где-то в темных от снежных туч небесах, а мы только сидим и ждем в прокуренном коридоре, когда же нам это решение скажут.
— Возвращаемся, — тряхнув головой, сказала Наталья Борисовна.
И мы поехали обратно. Ехать сначала было трудно, но когда въехали в город, то обнаружили, что там по-прежнему стоит золотая осень, светит солнце, тепло и безветренно.
Мы сели в поезд и очень быстро доехали до Санкт-Петербурга, а потом, пересев на электричку, до Репина, где тоже светило солнце и была прекрасная погода. На всем пути следования мы так и не увидели ни дождя, ни снега. Везде царило бабье лето.
Что же это было? Куда мы попали тогда на “Таврии”? И о чем думала Наталья Борисовна, сидя в ослепшей от снега машине и решая, ехать или не ехать нам дальше?
А может быть, мы тогда попали прямиком в вещий сон мамы Натальи Борисовны? И нам надо было только постараться из него вернуться.
Про кота и котика
Про кота вот какая была история. В том же Репине, куда мы добрались с приключениями, Наталье Борисовне подарили кота, вернее котенка. Кот был необыкновенной породы, серый с темными и желтыми полосками, и был похож на маленького львенка. Наталья Борисовна назвала его Людвиг. Когда я там же, в Репине, тяжело заболела, он лежал у меня на груди почти недвижимо и тем самым меня вылечил.
Потом он вырос, стал интересоваться кошками, и Наталья Борисовна повезла его к ветеринару, где его, бедного, кастрировали. Он стал котом-философом и подолгу задумывался о чем-то. Меня он выделял, видимо, как первую свою пациентку, которую он вылечил, и очень редко, но позволял с собою играть.
Иногда я, глядя на флегматичную мордочку Людвига, начинала вслух стенать о его потерянной мужской сущности: что как это ужасно, ведь главной радости существования он теперь лишен. На что Наталья Борисовна лукаво мне говорила, что кроме секса в жизни есть еще очень много чего интересного. Я была еще достаточно молода, глупа и тогда не верила ей и изумленно переспрашивала:
— Неужели есть?
— Есть, Светочка, есть! — убежденно говорила Наталья Борисовна и смеялась.
С Людвигом Наталье Борисовне жилось хорошо, она его очень любила и гордилась им. Он это понимал и тоже очень любил Наталью Борисовну и, по-видимому, в своей кошачьей душе тоже гордился ею. Он просто весь лучился, когда смотрел на нее.
Но всему приходит конец. Прошли годы, Людвиг состарился, заболел какой-то неизлечимой болезнью и умер.
Наталья Борисовна горевала по нему целый год, как по человеку, а потом ей кто-то принес котенка, который был вылитый Лютик, как мы все называли Людвига. Вроде бы Лютик — да не Лютик. Он был не такой красивый, как Людвиг, не такой умный, как Людвиг, не такой, наконец, интеллигентный, как Людвиг, короче — он был не Людвиг, он был другой кот.
И в этом была его беда, поскольку никто так и не смог полюбить его. Ни Наталья Борисовна, ни я, ни остальные.
Он играл и бесился, как играют и бесятся все котята, а мы смотрели на него и думали про себя: нет, он не Людвиг. Или мы смотрели, как он торопливо и жадно ест свою кошачью еду, и с презрением отмечали: он ест не как Людвиг. Людвиг ел неторопливо, как аристократ, и нам теперь казалось, что если бы, когда Людвиг был жив, мы догадались предложить ему пользоваться во время еды ножом и вилкой, а также салфеткой, он бы с ними запросто справился.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Школа беглости пальцев (сборник) - Дина Рубина - Современная проза
- Игнат и Анна - Владимир Бешлягэ - Современная проза
- Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов - Современная проза
- Терешкова летит на Марс - Игорь Савельев - Современная проза
- Прибой и берега - Эйвинд Юнсон - Современная проза
- Пятая зима магнетизёра - Пер Энквист - Современная проза
- «Подвиг» 1968 № 01 - журнал - Современная проза
- Русский диптих - Всеволод Бенигсен - Современная проза
- Обратный билет - Санто Габор Т. - Современная проза