Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да, но куда мы плывем?
— Гребите и не разговаривайте! Разговаривать хуже.
Наступила ночь, причем туман в темноте так сгустился, что, казалось, его можно было откусывать, класть за щеку и, пожевав, выплевывать снова. Абсолютно ничего не было видно. Даже голоса замирали во мраке и казались какими-то чужими и замогильными. Эбьен и Валуа продолжали грести наугад.
— Если этот туман продолжится еще один день, я сойду с ума, — сказал Эбьен.
— По крайней мере, это докажет, что у вас был ум, — ответил Валуа, почему-то находившийся в раздраженном состоянии.
— Милостивый государь!
— Друг мой, — воскликнул Ламуль, — помните, что вы находитесь не за карточным столом, а среди безбрежной водной стихии. Гребите лучше. Может быть, нам посчастливится утром встретить корабль.
Скоро туман начал розоветь и как будто стал прозрачнее и легче.
— Солнце восходит, — произнес кто-то.
— Да, — отвечал Валуа и, оглядевшись, увидал, что все его спутники, не исключая и Эбьена, мирно спали.
— Эбьен, это вы сказали, что солнце восходит? — спросил он, охваченный вдруг суеверным страхом.
Но Эбьен ничего не ответил, а где-то в тумане тот же старческий голос, сказавший, что солнце восходит, запел вдруг лениво и сонно:
О il a des bottes, il a des bottes, bottes, bottes,II a des bottes, bottes,II a des bottes Bastien!O, il a des plumes, il a des plumes, plumes, plumes,II a des plumes, plumes, plumes,II a des plumes de paon!
И — странное дело — с противоположной стороны другой невидимый звонкий голос вдруг затянул:
C'est la lutte finale!Groupons nous, et demain L'internationaleSera le genre humain!
Туман вдруг взвился, как большой оперный занавес.
Валуа ахнул и сел на дно лодки.
Кругом расстилалось угрюмое болотистое поле, вдали рисовались силуэты леса, из-за которого торчал призрак готической колокольни. Среди поля на высоких ходулях стоял пастух с морщинистым лицом, давно небритым и покрытым, словно мехом, серо-зеленой растительностью.
Шея старика была повязана грязным шарфом, а в руках он держал чулок, который, по-видимому, намеревался вязать. На другом берегу речонки пастух-мальчишка стоял на таких же ходулях и длинным бичом сгонял сытых овец, продолжая напевать ту же песню.
Лодка стояла в глубоких камышах.
От крика Валуа проснулись все путешественники.
— Где же океан? — воскликнул Ламуль.
— В самом деле, — пробормотал Галавотти, — мне случалось терять пуговицы и любовные записки… Но потерять океан так, как мы его потеряли… Нет, сеньоры, честное слово, этого со мной никогда не случалось.
Глава III
Удивительное обстоятельство
— На какой берег вылезать? — спросил Валуа.
— Конечно, на тот, где молодой, — сказал Ламуль. — Эта старая грымза ни черта не сумеет объяснить нам. Это ландейцы — они говорят по-французски, как испанские коровы.
Уткнуться веслом в дно реки, укрепить лодку, вылезти на берег, осмотреться и помассировать отекшие икры — было для путешественников делом одной минуты. Вероятно, полосатые пижамы и белые матинэ, в особенности на Какао, производили здесь, среди ландской равнины, весьма своеобразное впечатление, ибо пастух выпучил глаза и начал щекотать себе нос былинкой.
— Эй, приятель! — крикнул Ламуль, — где тут ближайшее почтово-телеграфное отделение? Мне надо послать телеграмму в Париж, в мой банк, чтобы мне перевели деньги.
Молодой пастух посмотрел на них вне себя от удивления.
— Унылая страна, — говорил между тем Галавотти, озираясь, — неужели это и есть Франция? А где же хваленые кафе? Где Эйфелева башня?
— Ну, приятель, слышишь? Я банкир, и мне нужно послать телеграмму в мой банк.
Пастух вдруг, взявшись за бока, разразился таким хохотом, что потерял, наконец, равновесие и шлепнулся на баранов.
— Он сошел с ума, — заметил Ящиков.
— Или пьян.
— Черт с ним. Пойдем по направлению колокольни.
— Да вот тут болото.
— Ерунда! Здешние пастухи ходят на ходулях исключительно из упрямства. Идем, Какао.
Поле, по которому они шли, было в самом деле весьма сухо и прочно. Оглянувшись, путешественники заметили, что пастух продолжает хохотать, держась за живот.
— Эк его корчит, — заметил с раздражением Ламуль.
— Я уверена, — сказала Тереза, — что твое лицо напомнило ему что-то.
Ламуль раздраженно пожал плечами и ничего не ответил.
Скоро они вышли на дорогу и увидали совсем близко городские строения.
Какая-то женщина, счастливая и краснощекая, шла им навстречу, неся на руках и кормя грудью здорового ребенка.
— Вы не знаете, моя милая, — спросил Ламуль, есть в этом городе отделение Лионского кредита?
Глаза женщины изобразили удивление. Даже младенец, и тот, перестав сосать, с изумлением покосился на Ламуля.
— Бросьте вы свои банки, — сказал Валуа, — скажите, красавица, нет ли здесь в городе порядочного человека, у которого другой порядочный человек мог бы занять деньги под словесное обеспечение.
При слове деньги женщина вдруг начала хохотать и, хохоча, пошла прочь, покачивая головой, как бы говоря: «Ну и шутники, уж эти рассмешат».
— Да что они с ума, что ли, все посходили?
Галавотти недовольно покачал головой.
— Веселый народ, — пробормотал он, — только, к сожалению, веселость их не изжаришь и не запечешь, а то бы сытно позавтракали.
При самом входе в город стояла гостиница. Это была древняя гостиница с узкими окнами, и над ее дверью на ржавой цепочке качалась облезлая фигура капуцина верхом на белой лошади.
Около таких гостиниц в былые времена стояли запыленные кони, привязанные к чугунным кольцам, пока их седоки — бесшабашные д'Артаньяны уписывали жареных пулярок, запивая их старым бордоским, и щипали за подбородок пухленьких гасконок.
— Зайдемте, — предложил Валуа, — может быть, нам тут дадут хотя бы сидру и бутербродов.
Они вошли в просторную комнату, пахнущую всеми четырьмя Генрихами. Какой-то человек в очках поднял на них взор, исполненный вопросительного изумления.
— Я банкир Ламуль, — сказал носитель этого имени, — вот это моя жена, это Роберт Валуа — потомок французских королей, это полковник Ящиков, русский эмигрант и убежденный белогвардеец, это племянник Гамбетты, адвокат Эбьен, это принцесса Какао, это ее муж, некий Фуко, вот это еще профессор… может быть, вы найдете возможным…
Человек в очках, не отвечая, похлопал в ладоши. Вошли трое солдат, вооруженных винтовками, и встали у дверей, как бы загораживая выход.
Человек в очках пометил что-то в толстой книге.
— Хорошо, — сказал он, — ваше дело будет слушаться в трибунале в ближайшую среду… Но, принимая во внимание ваше чистосердечное раскаяние, я не думаю, чтобы вас присудили к особенно тяжелому наказанию.
Солдаты стукнули прикладами об пол и окружили путешественников, которые, потрясенные, молча пошли по коридору.
— Но скажите на милость, — вскричал наконец Эбьен, — что за учреждение помещается здесь, в гостинице.
— Комиссия по борьбе с контрреволюцией, — отвечал солдат с наибольшим количеством нашивок.
Глава IV
Карьера Мориса Фуко
После того как щелкнул замок и часовой мирно зашагал у двери, путешественники, по крайней мере еще час, не могли произнести ни слова.
— Спасибо вам, Ламуль, — заговорил наконец Валуа голосом, дрожащим от бешенства, — вы проявили необычайное остроумие. Нет. Надо же быть патентованным остолопом, чтобы ввалиться чуть ли не в самый трибунал и расписать все наши титулы… Потомок королей, банкир, племянник Гамбеты…
— Я думал, что это хозяин гостиницы и что так он вернее нам отпустит сидру и закусок.
— А вы пробовали когда-нибудь совсем не думать? Получились бы блестящие результаты.
— Надо было бы нам на другой берег вылезти, — пробормотал полковник.
— Да ведь это он же присоветовал.
— И главное, все это совершенно неверно, — вскричал вдруг Эбьен и заходил по комнате, — то есть что неверно? (перервал он сам себя по адвокатской привычке) — неверно то, что вы изобразили нас какими-то контрреволюционерами… Я противник советской власти? Ха, ха, ха! Я, который ненавидел войну и который все вечера проводил в том самом кафе, где убили Жореса… Да ведь пока не будут уничтожены границы между двумя государствами, война не может прекратиться… Грудной ребенок поймет это… а вы не понимаете… вы, доживший до седых волос… вы, отец семейства! (ведь если у вас нет детей, то это только благодаря случайности) — вы, претендующий на звание культурного — больше того — цивилизованного человека (все с упреком посмотрели на Ламуля), нет, — продолжал Эбьен, — если цивилизация означает смерть, нищету и разрушение, если цивилизация, вместо того чтобы создавать вечные ценности и удобные предметы домашнего обихода, изобретает пушки и ядовитые газы, если все это, говорю я, есть дело рук цивилизации, то я не цивилизованный человек… Вы, да, именно вы — ах, не ссылайтесь, пожалуйста, на стихийные бедствия, — да, вы, банкир Ламуль, первого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года простерли над миром тружеников свою косматую лапу и, брызжа кровавой слюной, прорычали: война!
- Собрание сочинений в девяти томах. Том 1. Рассказы и сказки. - Валентин Катаев - Советская классическая проза
- Электрическая машина - Валентин Катаев - Советская классическая проза
- Мой друг Ниагаров (цикл рассказов) - Валентин Катаев - Советская классическая проза
- Воскрешение лиственницы - Варлам Шаламов - Советская классическая проза
- Воскрешение лиственницы - Варлам Шаламов - Советская классическая проза
- Ардабиола (сборник) - Евгений Евтушенко - Советская классическая проза
- Каменный фундамент - Сергей Сартаков - Советская классическая проза
- Весна Михаила Протасова - Валентин Сергеевич Родин - Советская классическая проза
- Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина - Историческая проза / Советская классическая проза
- Москва – Петушки - Венедикт Ерофеев - Советская классическая проза