Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она рассмеялась несколько нервно, отрывисто. Комната Джеральда была этажом выше и, по обыкновению, дверь стояла раскрытой настежь. Она сделала несколько шагов вперед и вошла в комнату, устремив в потолок глаза, неподвижные, как лампы. Да, у нее действительно были разумные глаза. Она не глядела на Джеральда.
— Что это такое? — неопределенно спросила она.
— Виски, — сказал я. Это было так очевидно.
— Но помимо того? Виски само собой, но…
— «Мокрые ботинки».
— Слишком уж буквально! О конечно!
Было нетрудно видеть, что она говорит, желая обмануть свои глаза Теперь, когда она была здесь, ей больше не хотелось видеть Джеральда. Она старалась отсрочить момент, когда ее глазам придется остановиться на Джеральде. Все же она продолжала осматривать мрачную комнату, стараясь смотреть на все, кроме Джеральда.
— Сколько книг!.. — сказала она.
Я сделал движение к двери, но она еле заметно вздрогнула, и это удержало меня. Ее движения были едва уловимы. Удивительно спокойная леди. Она не старалась использовать свое женское преимущество. Женщины часто делают это бессознательно. Она бессознательно не делала этого. Она противостояла мужчине как равная. В этой женщине было много благородства.
— О! — сказала она. — О, о!
— Можно смело уйти отсюда, — пробормотал я.
Я привык к Джеральду, но в этот миг ее тихое восклицание пробудило во мне желание убить его. В течение шестнадцати месяцев ни единая душа не приходила сюда навестить его, и вот теперь, перед своей сестрой, которая к тому же была его близнецом, он предстал в таком отвратительном обличье. Но она настаивала на том, чтобы увидеть его. Что я мог сделать? Я обещал себе на завтра прочитать Джеральду хорошую нотацию. На завтра он должен был принять более или менее человеческий образ, так как обладал феноменальной восстановительной способностью, столь характерной для тощих пьяниц.
— Болезненный период у него продолжается три дня, — объяснил я. — В первый день он меланхоличен, на второй — беззаботен, на третий — лишается языка.
Я не мог видеть ее лица, она стояла ко мне спиной.
Я видел лишь кожаный жакет, славную зеленую шляпу и задумчивую позу. Но я слышал, как она прошептала имя бесчувственного предмета, распростертого частью на стуле с высокой спинкой и частью поперек заваленного бумагами стола. В ее шепоте мне послышалась улыбка, и я подумал, что эти двое близнецов когда-то в детстве, вероятно, были большими друзьями.
— Джеральд! — прошептала она. — Джеральд! Джеральд!
— Убирайтесь вы к черту! — пробормотал он, не открывая глаз и не просыпаясь, и при этом, порывисто склонив голову набок, опрокинул чашку, наполовину наполненную виски.
— Он думает, что это я, — объяснил я и вдруг заметил, что она задумчиво смотрит на меня через плечо. Как сейчас вижу этот взгляд, внезапно устремившийся на меня поверх кожаного плеча; она думала о чем то, — о чем, не знаю, — держа правую руку на рукаве брата. На третьем пальце ее правой руки искрился чудесный изумруд, сиявший на темном фоне одежды Джеральда Марча.
— Нам только двадцать девять лет, — с важностью сказала она. — Джеральду и мне.
— А., а, вот как! — сказал я. — Что еще можно было сказать?
— Да, нехорошо, — пробормотала она. — Странно, большое сходство.
Интересно было бы знать, к кому она обращалась. Во всяком случае, не ко мне.
— Он славный парень, — сказал я.
Она погрузилась в такое неподвижное молчание, что мне стало неуютно. О чем она думала? Она пристально смотрела на распростертое тело, которое было ее братом, и изумруд продолжал ярко блестеть на фоне его рукава.
Ах, эти погруженные в себя, пламенные синие глаза!
В них светилось море и слышался шепот безграничного простора; волшебство моря было в ее глазах, обвеянных солью и ветром.
— Никаких друзей? — неясно спросила она. — Никаких женщин? Никого?
Я сообщил ей, что Джеральд был самым одиноким человеком из всех, кого я знал. Я полагал, что у него есть небольшая рента, так как он ухитрялся каким-то образом жить. Он был застенчив, бессмысленно застенчив, мучительно застенчив.
Она задумчиво кивнула головой, и я продолжал объяснять, что застенчивость Джеральд — серьезная, мучительная болезнь; застенчивость, не имеющая очарования для посторонних, так как он никогда не обнаруживал ее.
Благодаря своей застенчивости он не мог ужиться с людьми и в конце концов стал к этому равнодушен, стал равнодушен ко всему, кроме спиртных напитков.
— Пожалуйста.
Я сообразил, что держу в руках пустой портсигар и что она предлагает мне свой. Это была продолговатая вещица из нефрита, и к ней была прикреплена на двойной золотой цепочке восьмиугольная черная ониксовая коробочка, которая могла быть, а могла и не быть пудреницей.
В одном углу восьмиугольного оникса были инициалы из крошечных бриллиантиков: А. С.
— Айрис, — сказала она. — Айрис Стром. — Она улыбнулась по-детски принужденно и продолжала: — Вы были так милы, что я забыла, что мы с вами незнакомы.
Я назвал себя с тем чувством неловкости, которое всегда испытываешь, когда представляешься; затем мы некоторое время молча курили. Вдруг со стороны взлохмаченной темной головы на столе раздалась сумбурная, нечленораздельная речь. Она напряженно прислушивалась.
Джеральд вздрогнул, но лицо его оставалось скрытым между руками.
— Ему снится что-то, — сказал я.
Она посмотрела на меня, и мне показалось, что в глазах у нее стояли слезы, но так как они не скатились, то я в этом не уверен.
— Почему бог допускает такие вещи? — спросила она неожиданно ясным и сильным голосом, который чрезвычайно поразил меня; но я ничего не ответил, так как ничего не мог сказать о боге.
— Пойдемте, — сказала она.
— Рассказать ему, что вы были здесь?
Она смотрела на меня и некоторое время размышляла.
— Да, пожалуйста. Скажите только, что я была. Видите ли, Джеральд меня… — где-то в глубине ее глаз пробежала улыбка, — ну одним словом, он настроен против меня…
Мы стояли на пороге неряшливой комнаты пьяницы.
Я собирался потушить свет.
— Джеральд, — вдруг сказала она тем же ясным голосом, который напоминал мне голос надзирателя в коридоре школьного пансиона. — Прощай, Джеральд.
— Вы понимаете, — обратилась она ко мне, — мы с Джеральдом последние Марчи, так что нам надо поддерживать друг друга; не правда ли?
— Да, конечно, надо, — серьезно ответил я.
Одна ее рука с большим изумрудом висела вдоль кожаного жакета.
— Конечно, надо, — повторил я и поднес ее руку к губам. Рука слегка пахла бензином и табаком и еще каким-то ароматом, название которого я теперь никогда уже не узнаю.
— Как она мила, эта дерзкая нежность, — сказала она задумчиво. — Я всегда полагала…
Глава II
Красные слоны задвигались!
Мы медленно спускались вниз, она впереди, а я сзади, по узкой лестнице к моей площадке! Зажженная спичка неожиданно осветила маленький кружок тела на ее левой ноге, как раз над каблуком, и я имел случай упрекнуть Себя в свойственной человеку испорченности.
Мы снова очутились на моей площадке, освещенные светом, проникавшим из полуоткрытой двери моей гостиной: она стояла одной ногой на ступеньке, ведущей вниз.
— До свидания, — сказала она. — Вы, право, были очень любезны.
Я подумал: какая она славная и нежная. Именно славная. И в ее нежности чувствовался скрытый огонь. Она шествовала так спокойно, освещенная собственным пламенем. Я был как будто на другой планете.
— Прощайте…
Я смотрел не на нее, а через полуоткрытую дверь в свою комнату. Передо мной был весь беспорядок моей жизни, ее безалаберность, отсутствие целей, вся пустота и неудачливость моего существования.
Здесь я подхожу к самому трудному месту в моем повествовании. Среди его многочисленных пробелов этот представляется мне самым серьезным и самым непростительным. Следует всегда излагать события если не изящно, то, по крайней мере, ясно. Но в данном случае я не могу писать ясно, так как сам не знаю, как это произошло. Я имею в виду, что не знаю, как она очутилась у меня в комнате и уселась на стул. Я не приглашал ее. Пришло ли это в голову ей самой? М-с Стром была дамой, в присутствии которой всякий почувствовал бы необходимость соблюдать приличие. М-с Стром была… и все же., я ничего не знал о ней.
Наши глаза сошлись на изумрудном кольце, лежавшем на полу, как эхо нашего поцелуя. Она слегка вздрогнула, выпрямилась и приняла гордый вид. Теперь она казалась далекой, как вечерняя звезда и очень гордой. Глаза ее были темны, как склеп, глаза ее глядели растерянно, как будто она заблудилась в лабиринте. Я закурил папиросу и почувствовал, что в горле у меня пересохло.
- Собрание сочинений в девяти томах. Том 1. Рассказы и сказки. - Валентин Катаев - Советская классическая проза
- Электрическая машина - Валентин Катаев - Советская классическая проза
- Мой друг Ниагаров (цикл рассказов) - Валентин Катаев - Советская классическая проза
- Воскрешение лиственницы - Варлам Шаламов - Советская классическая проза
- Воскрешение лиственницы - Варлам Шаламов - Советская классическая проза
- Ардабиола (сборник) - Евгений Евтушенко - Советская классическая проза
- Каменный фундамент - Сергей Сартаков - Советская классическая проза
- Весна Михаила Протасова - Валентин Сергеевич Родин - Советская классическая проза
- Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина - Историческая проза / Советская классическая проза
- Москва – Петушки - Венедикт Ерофеев - Советская классическая проза