делает этого. По той же причине, что и я?
Облачко пара вырывается из ее рта.
На верхней губе маленькая трещинка.
«Что ты наделала, Лори?! — хрипло орет моя кровоточащая по ней душа, пока мои губы с болью впиваются в ее. — Что ты натворила?!»
Я дышать на хрен не могу.
Как больной и зависимый вытягиваю воздух их ее легких.
По хуй.
Это теперь все равно останется во мне и будет медленно убивать до самого конца.
Она громко всхлипывает, выдыхает мне в рот — и я просто в хлам.
Кусаю ее губы, оставляю на них свои метки.
Пусть ей будет хоть какое-то время больно целоваться со своим Идеальным мужиком.
Провожу языком по свежим ранам. Сука, я так хочу эти губы на своем теле, что крышу уносит просто в путь. Сколько раз я об этом фантазировал в своей пустой постели? Эта Вселенная не знает таких математических величин.
«Что ты наделал, Лори? Что я натворил?»
Проталкиваю язык дальше ей в рот, где она влажная и горячая, и на вкус как соленый морской воздух на том тропическом пляже, куда она меня однажды отвезла.
Между ногами ты такая же, Лори?
Господи, дай мне силы просто вытрахать ее рот своим языком — и остановиться.
Она настолько крышесносная, что я чувствую себя заново лишенным девственности, но ощущается это в хулиард раз круче, чем было в мои пятнадцать.
Каким дьяволам нужно продать душу за возможность вырвать Валерию Ван дер Виндт из своего штопанного сердца?
А потом я чувствую на своей груди ее ладонь.
Тонкие прохладные пальцы, но это касание обжигает как серная кислота.
И — очень вовремя! — приводит в чувство.
Возвращает в голову трезвую мысль о том, что Лори здесь не для того, чтобы со мной потрахаться. Она пришла сказать, что в их счастливом дуэте, я — третий лишний.
И это хорошо, что хотя бы у одного из нас хватило силы воли разорвать эту на двести процентов нездоровую хуйню. Мне просто нужно немного помочь ей, подтолкнуть туда, откуда она сможет, не моргнув глазом, обозвать меня бессердечной бездушной скотиной.
Давай, мудила. Ты столько раз делал это раньше.
Но почему же именно в этот раз так хуево?
Я знаю ответ, но запрещаю даже думать о нем, пока она здесь и пока моя рожа корчится под маской «Мудака». Пока мои внутренности покрываются кровоточащими порезами, потому что на мгновение, когда я с силой отрываюсь от ее губ, я вижу ее лицо таким…
Блядь, она же на десять лет меня младше.
У нее впереди вон целый Авдеев-мать-его-Блестящий-принц, ребенок, семья. Нормальная такая, авдеевская семья по всем канонам. Куда я прусь.
Лори медленно открывает глаза.
Поднимает руку. Проводит пальцами по губам. Слизывает маленькую капельку крови с ранки. Ее губы дергаются, чтобы улыбнуться, но потом она со всего разбега налетает на мою каменную рожу — и вместо улыбки на нее лице гримаса а ля «Я так и знала».
— Не очень ты похожа на женщину, которая кайфует в постели со своим идеальным мужиком. — Я должен доиграть до конца. Осталось совсем немного.
— Может потому, что я трахалась с ним всего один раз? Может, потому что хотела потрахаться с кем-то другим? — Смотрит на меня с вызовом. — Такая мысль не приходила в твою гениальную голову, Шутов?
«Ты перестала называть меня придурком, обезьянка», — отмечаю с горечью. Потому что она всегда делала это с теплом, даже когда орала и отчитывала.
— Будешь бегать ко мне на тайные свидания от мужа? — Меня сама мысль о том, чтобы делить ее с другим мужиком наизнанку выворачивает, но и этого она тоже никогда не узнает. — Говорят, некоторые женщины нарочно выходят замуж, чтобы потом кайфовать от встреч с любовником. Это типа заводит.
— Вижу, ты уже начал практиковаться с Рудницкой. — Тыльной стороной ладони Валерия медленно — демонстративно медленно — стирает мой поцелуй с губ. Чтобы я точно прочувствовал все отвращение, с которым она это делает.
— Я вас обеих потяну, Ван дер Виндт. Но в память о нашей старой дружбе, ты можешь рассчитывать на приоритет.
В голове некстати крутится цитата из дурацкой песни: «Дайте «Оскар» этой богине…»
Это я про «Мудака», который методично и безжалостно выкорчевывает из обезьянки последние кусочки тепла.
— В память о старой дружбе… — повторяет Лори. Грустно улыбается. — Прости, да, как же я вдруг могла забыть, что мы просто_друзья. Всегда и чтобы не случилось — просто_друзья. Знаешь, Шутов, а я ведь люблю тебя.
Я на выдохе что есть силы заталкиваю ладони в карманы, яростно, из последних сил сжимаю в кулаках предательски скользкую ткань подкладки.
Она меня снова переиграла. Уже в который раз. Я со счету сбился.
Пока я тут корчу офигевшего бессердечного ублюдка, Лори спокойно признается мне в любви.
И мое наполненное до краев токсичное болото вдруг превращается в долбаную, блядь, полянку с колокольчиками и кроликами.
«Я тебя тоже люблю, Лори! Я без тебя не знаю, как жить!»
Открой рот, тварь, и просто скажи ей.
Подожги этот костер.
Ты там уже давно горишь.
Но, может, сгореть вдвоем — не такая уж плохая идея?
— Но еще больше, Шутов… — Лори даже не пытается спрятать слезы: две влажные дорожки на щеках, тонкие, почти незаметные. — Еще больше я тебя ненавижу.
«Я не стою твоих слез, обезьянка».
И хотел бы огрызнуться — а не могу, потому что глотку будто залили свинцом.
— И вот это, — показывает пальцами на влажные следы, — последнее, что ты от меня получишь. На мне чертов дорогущий макияж, Шутов, и я не позволю тебе снова все испортить.
Она уходит.
Еще стоит здесь и даже не шевелится, но ее здесь уже почти нет.
— Считай это последним уроком, обезьянка. — Хмыкаю. Умоляю сердце остановиться прямо сейчас и не дать мне захлопнуть последнюю дверь между нами. Но волшебный израильский доктор безупречно сделал свою работу и этот кусок мышц продолжает накачивать кровью мое тело. Продолжает поддерживать жизнь в костях и мышцах под кожей. Хотя, вряд ли то, что от меня осталось, можно назвать «жизнью». Но по хуй. Как же по хуй, если это — конец для нас. — Теперь ты знаешь, что «я тебя люблю» — это просто бесполезные слова.
— Спасибо, учитель.
— Ну раз мы все выяснили — вали на хуй к своему Сверкающему рыцарю, Валерия. А то вдруг у меня тормоза откажут, и я решу проверить, насколько мокрой ты стала просто потому что я засунул язык тебе в
