с ним — опоясывающая боль в пояснице, как будто чья-то невидимая рука вырывает мне позвоночник. И если к рвоте после первых месяцев беременности я теперь всегда морально готова, то эти спазмы — что-то «новенькое». Они превращают мои ноги в кисель, так что даже из туалета до дивана, где я оставила телефон, приходится добираться ползком.
Нужно вызвать «скорую».
Не стоило есть те канапе с креветками — у меня всегда были не очень хорошие отношения с морепро…
Мой большой палей зависает над кнопкой вызова одновременно с тем, как я боковым зрением замечаю темный мазок на полу. Он тянется откуда-то из-под меня. Попытка развести ноги провоцирует новый спазм, на этот раз такой сильный, что не удается сдержать крик.
Это кровь.
Я набираю «неотложку», с трудом, превозмогая боль, отвечаю на вопросы диспетчера.
Она говорит, что бригада уже выехала на вызов, дает какие-то рекомендации.
Мне так страшно, что напрочь отключается голова.
Что мне теперь делать? Сидеть и ждать скорую? Что там говорил голос в телефоне? Я должна постараться не двигаться?
Паника накатывает с новой силой, когда после очередного приступа боли между ногами становится еще мокрее. Я пытаюсь свести их, наивно веря, что, если не буду видеть кровь — ее просто не будет и все это превратится в самый обыкновенный кошмарный сон. Очень неприятный, но всего лишь сон.
Не получается.
Взгляд липнет к пятну на полу подо мной.
Оно стало больше или это плод моего перепуганного воображения.
Снова беру телефон, дрожащими пальцами только с третьей попытки открываю меню вызовов.
Нужно позвонить Диме. Он приедет и все наладится, и с нашим ребенком…
Отбрасываю телефон на диван, потому что в моменте он превращается в раскаленную железяку.
Не нашим.
Не нашим ребенком.
«Это определенно пацан, Лори…»
Это ребенок Вадима, А Шутов просто…
«Можно будет придумать имя, выбрать шмотки, записать в секции…»
Я закрываю уши руками, как будто это может заглушить его чертов идеальный голос в моей голове.
Почему прямо сейчас я не могу вспомнить ни одну из всех тех гадостей, которые он наговорил несколько часов назад, но отлично, слово в слово, помню вот это? Почему помню то, с каким лицом он это говорил, каждый прищур, каждую складку между сосредоточенно нахмуренных бровей?
— Убирайся из моей головы, Шутов, — смотрю в пустоту перед собой.
Или теперь это будет вот так — я начну разговаривать с его воспоминаниями у себя в голове, потому что с ним настоящим мы больше никогда…
Никогда.
Какое страшное слово.
Вспоминаю, что диспетчер «скорой» советовала просто глубоко дышать и стараться не нервничать, чтобы не усугубить свое состояние. Дышу. Не нервничаю. Беззвучно, одними губами проговариваю какую-то белиберду, только краешком сознания фиксируя, что никакая это не белиберда, а сонеты Шекспира.
Господи.
— Шутов, убирайся из меня!
Подтягиваю ноги ближе, опираюсь на спинку дивана.
Нужно встать. Кто-то должен открыть дверь, когда приедут медики.
Вот так, Валерия, потихоньку, опираясь на руки. Ты же именно для этого и качаешь руки — чтобы вытащить свое бесполезное тело из любого дерьма. Нужно просто сосредоточиться и все получится.
Понятия не имею, сколько времени уходит на то, чтобы добраться до коридора, но как раз в этот момент начинают звонить. Я собираю в кулак остатки воли, поднимаюсь, щелкаю замками.
И почти не чувствую, как пахнущие химозным больничным запахом мужские руки подхватывают меня под подмышки. К ним присоединяются еще одни.
Мое тело отрывают от земли, несут.
Женский голос рядом задет вопросы, но я почти ничего не могу разобрать, только как заевшая пластинка повторяю свой срок и что с ребенком и моей беременностью на последнем УЗИ все было в полном порядке.
Меня, как какую-то мумию погружают в машину скорой помощи.
Я начинаю каяться — зачем-то — что вначале не хотела этого ребенка, не планировала беременность и вообще не собиралась становиться матерью. А теперь умоляю сохранить эту маленькую жизнь.
— Все будет хорошо, — говорит голос, но я теперь уже почти не разбираю, мужской он или женский.
Чувствую только, что слова насквозь фальшивые.
Уже по дороге меня спрашивают, кому позвонить.
Мотаю головой по жесткой поверхности кушетки.
— Кто-то должен быть рядом, — настаивает бесполый голос.
«Шутов…» — подсказывает душа.
— Вадим… Авдеев, Вадим, — произносят мои полностью сухие губы.
Я знаю его номер наизусть, но успеваю ли проговорить каждую из десяти цифр — уже не знаю.
Глава двадцать первая: Данте
— Дмитрий Викторович, тут суета какая-то, — рапортует по телефону один из моих ходящих за Лори «глаз».
Бросаю взгляд на часы — время около пяти, она, наверное, как раз вернулась домой после того фарса а ля «поминки». Что такое, Лори? Не успела меня отшить, как пожаловал Авдеев с кольцом и серенадой под окнами? Не слишком ли рано для такого светопреставления?
Нужно приложить усилия, чтобы вытолкнуть эти мысли из своей головы.
Мы расстались. Лори меня послала более чем прямым текстом, а я сделал все, чтобы она ни на секунду не сомневалась в правильности принятого решения. И ни о чем не жалела.
— «Скорая» подъехала. Сейчас парни проверили — к Валерии Дмитриевне точно.
Я чувствую, как в мой позвоночник медленно входит раскаленный железный штырь, пригвождая меня к полу и лишая возможности дышать. На место ядовитых картинок о ее романтическом вечере со Сверкающим рыцарем приходят другие, от которых мое сердце сжимается с такой адской болью, что приходится навалиться плечом на дверной косяк, чтобы не ебануться рожей в пол.
— Что там? — свой натянутый голос вообще не узнаю. Хриплю как полудохлый старик-коматозник.
— Все чисто, Дмитрий Викторович, гостей не было, Валерия Дмитриевна приехала с водителем, в квартиру посторонние не заходил. Никаких «звуков» тоже не было.
Это такой особенный слэнг всех бывших «спецов»: ни выстрелов, ни чего-то подобного. Дает понять, что причина приезда медиков, скорее всего, исключительно в самой Лори.
И я почему-то моментально вспоминаю каким бледным было ее лицо.
Бледнее обычного.
И дергает, очень специфически дергает образ «гладкой прически».
Я накидываю пальто, иду до двери… и с размаху останавливаюсь.
Что, мудак, снова к ней поедешь? Она тебя прогнала, она тебя не хочет — а ты поедешь и снова сделаешь по-своему? И, конечно, обезьянка оттает, снова позволит тебе вернуться в её жизнь. И это опять будет все то же самое. Будет так, как хочется мне, но не так, как нужно ей.
— Держите на контроле все перемещения, — диктую еще более сухим голосом. — Созвон
