Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нигде, даже в самых экзотических уголках мира, природа не поражает своими красками так, как здесь, после девятимесячного ледяного безмолвия – полярной ночи, поражает этот весенний взрыв праздника и торжества жизни в ее многообразном разноцветье.
На озере Джека Лондона суета природы растормошила и людей. Беглецы еще раз пересматривали и перекладывали вещи, аккуратно сложенные в вещмешки. Путь предстоял долгий и тяжелый, а груз был немалый. Одно только золото, вывезенное из поселка, даже разделенное на четыре части, до изнеможения оттягивало плечи. А оружие, а припасы!.. Да что там и говорить… Тяжело! Не зря Михаил всю зиму изматывал друзей, несмотря на мороз, тренировками, развивающими силу и выносливость, заставляя переносить тяжести даже тогда, когда они шли на охоту.
Один только Карузо, не привыкший к такому «самобичеванию», бунтовал время от времени, бормоча под нос, что даже лагерная ВОХРа так не мучила бедных зэков. Но его хитрая мордень, противореча его же словам, от хорошего, правильного питания и размеренной жизни лоснилась довольством и здоровьем, а брюзжание прекращалось сразу, как только он встречал вопросительно-недовольный взгляд Михаила. И буквально через минуту после этого из раскрытой в улыбке зубастой пасти сыпались шутки, песни и смех.
Только Михаил, казалось, не принимал этого весеннего праздника. На его загорелом лице глаза оставались холодными, как пасмурное небо, а полуопущенные веки делали его взгляд тяжелым и зловещим.
После избавления от амнезии сумрачно-траурная память навалилась на него непосильной ношей, лишая жизнь смысла. Все, все самое любимое, близкое и родное, по воле дикого, несправедливого рока, после встречи с ним, гибло, превращалось в тлен! Смычок памяти терзал его душу, похожую на натянутую и готовую вот-вот лопнуть струну, издававшую скорбные звуки.
Лопатин, стараясь на правах врачевателя унять душевную боль друга, твердил, что, хотя из множества жизненных несправедливостей наибольшей все-таки является смерть, заложенная в самой жизни, жизнь продолжает повторяться и сейчас повторяет Михаила в сыне, и он, Муравьев, рано или поздно встретится с ним, и даже только ради этого стоит любить жизнь, не говоря уже о многом другом.
В голове Михаила шла все это время напряженная, изнурительная, скрытая от других работа. Его нечеловечески огромное стремление к жизни заставляло интеллект искать лазейки, оправдывающие нынешнее состояние и не дававшие одним плавным нажатием курка зачеркнуть эту муку. Он заставлял себя искать ответы на вечные вопросы. Иногда, забавляясь словоблудием силлогизмов и стряпая в голове философское варево, он пытался на время притушить огонь памяти, обжигающий душу.
– Жизнь, – иногда размышлял он вслух, – видимость простора в бесконечности повторов, падений и взлетов. Я знаю, что я ничего не знаю, – кривлял он Сократа. – Повторы – вот граница познания. Варианты, варианты, варианты, варианты… Нельзя быть вечно счастливым – это прерогатива идиотов. По диалектике, счастье неминуемо переходит в горе, а затем – уставшее горе вновь рождает счастье.
В такие моменты Евгений и Александр, понимая и разделяя его мысли и чувства, включались в беседу. Обоим по сорок, как-никак, многое прожито, многое пережито в жизни. И очень многое, почти все, связало их судьбы.
Один только Карузо замолкал, непривычно для себя, удивленно тараща глаза: «Не-е-ет… Мужики точно сбрендили!» А что сделалось с авторитетным вором Барином – он вообще не понимал, хотя все равно был предан Муравьеву безмерно, как зверь, ощущая высшую природу его естества.
Вот и сегодня, во время последней ночевки на берегу этого сказочно прекрасного озера, окутанный лунной дремотой отесанных бревен полушалаша-полубарака, в котором они зимовали, Михаил безмолвно уставился на языки пламени. От костра в зазеркалье его глаз затухающими свечами памяти мерцали тяжелые воспоминания. Сейчас только две причины, два полярных, хотя и тривиальных, чувства связывали его с жизнью – любовь и ненависть.
Любовь – к крохотному, пока еще беспомощному существу, его сыну, затерянному где-то там – в глубине России. И ненависть – к человеку, который в его понимании, в его справедливом понимании, являлся ключевой фигурой – катализатором трагических событий, постигших его семью почти двадцать лет назад, и несправедливо до сих пор ускользавший от возмездия. Михаил все еще до конца не выполнил клятвы, данной отцу перед смертью.
И еще одна надежда, согревая, питала его душу – мистическая надежда, что со смертью Троцкого от руки Михаила прервется порочная цепь жестоких смертей семьи Муравьевых, начатая по приказу Льва Давыдовича.
– Не ждешь, товарищ Троцкий, не ждешь? – в мстительном сладострастии шевелились губы Михаила. – А топор уже занесен над твоей головенкой. Сволочь!
Сплюнув, как ядом, в костер, Муравьев, прихватив тулуп, направился в шалаш, оббитый внутри шкурами лошадей – на улице ночью было прохладно. Пора спать. Завтра тяжелый день. До Берелеха – несколько сот километров. По тайге – путь неблизкий.
Туманно-мглистая, предрассветная пора белой ночи дышала запахом хвои и трав. Озябший Карузо повернул голову. Облачная дымка, осевшая внизу на траве каплями холодной росы, окрасилась в вышине над сопками розовато-нежным светом. Светало.
– Барин, – прикоснулся он к Муравьеву, – пора.
Вечером в сумерках, после трехнедельного блуждания по тайге, они вышли-таки к Берелеху – грязные, оборванные, уставшие и заросшие.
Километрах в пяти от поселка друзья разбили лагерь и забылись в тревожном сне до смерти уставших людей, поочередно сменяя друг друга на дозоре.
С утра необходимо привести себя в порядок: помыться, побриться, сменить обтрепанную, прожженную в таежных ночевках у костра одежду на новое обмундирование. Нужно было провести разведку местности и разработать план дальнейших действий.
– Подъем, – спокойно произнес Михаил, проснувшись от прикосновения.
Он окинул взглядом аппетитно булькающую еду в котелке. Лёнчик уже приготовил плотный горячий завтрак из остатков пшенного концентрата.
– Значит, так, – вытерев пучком травы ложку, Михаил привлек к себе внимание. – Вы сейчас принимаете божеский вид, чтобы выглядели как на плакате по строевой подготовке. Ты, Женя, – в свой штатский костюм и галстук. Галстук не забудь – будешь, как-никак, начальство. А я – к Берелеху. Пошныряю вокруг аэродрома, разведаю что к чему.
– Какое начальство? – удивился Евгений. – Что ты там придумал?
– Еще не знаю, – задумчиво усмехнулся Михаил. – Но вид у тебя представительный. А к тому же… все равно соответствующей военной формы по твоим габаритам нет. Хорошо, что додумался после побега свой костюм сохранить.
– Ничего страшного, – хмыкнул Лёнчик. – Переодетый в фуфайку, он под работягу тоже вполне канает – рожа та еще, и бриться не надо. Не-е-е… На начальство Евгений Сергеевич никак не тянет. А вот водопроводчик – самый раз! – Лёнчик весело заржал, увернувшись от оплеухи Лопатина.
– Все! – строго прервал его Михаил. – Сейчас не до смеха. Время работает против нас.
Проверив пистолет и засунув его в кобуру, попрыгав и убедившись, что ничего не звенит, он бесшумно, как растаял, скрылся из виду.
Поздним вечером Михаил также бесшумно материализовался у костра, прошмыгнув мимо стоявшего на атасе Лёнчика, который с большим трудом отучался от родной и близкой его воровской душе фени.
Блюм в форме НКВД, как и просил Михаил, казался только что сошедшим с плаката. Сапоги отсвечивали от костра яркими бликами, на темно-синем галифе неизвестно каким чудом появилась стрелочка, как после утюга портного, гимнастерку с синими петлицами плотно охватывала портупея, подчеркивающая осиную талию и широкие плечи.
– Хорош! – хлопнув его по рукаву, восхитился Михаил. – Хоть сейчас на парад!
Лопатин тоже смотрелся более или менее сносно. Правда, его московская гордость – шевиотовый костюм – сидел на нем несколько мешковато: за время зимовки Евгений растряс свой профессорский жирок. После того как была сбрита огромная рыжая, с проседью, борода, он выглядел моложе своих лет. Щеки слегка ввалились, гладкая кожа обтягивала широкие монгольские скулы, а глаза поблескивали хищным, или скорее – голодным блеском.
– Ну а ты чего такой недовольный? – Михаил скептично окинул взором непривыкшего к военной форме Карузо, чья гимнастерка топорщилась во все стороны.
– Да его Блюм разжаловал в рядовые, – засмеялся Лопатин. – Лёнчик себе петлицы со шпалами прилепил. Старший командный состав – ни дать ни взять! А Сашка его в рядовые…
Его широкая грудь затряслась от веселого смеха, так как действительно: Лёнчика, с его хитрой рожей, трудно было представить командиром, тем более – старшим командиром.
- Всего лишь одна ночь… - Андрей Стебаков - Альтернативная история
- Тайная история сталинских преступлений - Александр Орлов - Альтернативная история
- Оружейникъ - Алексей Кулаков - Альтернативная история
- Александр-II Великий - Виктор Карлович Старицын - Альтернативная история / Попаданцы / Периодические издания / Социально-психологическая
- Начинай сейчас - Игорь Бовсуновский - Альтернативная история / Прочие приключения
- Боярская честь - Юрий Корчевский - Альтернативная история
- Золото Соломона - Нил Стивенсон - Альтернативная история
- 23 Эльдорадо 1. Золото и кокаин - Кирилл Бенедиктов - Альтернативная история
- Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов - Альтернативная история / Попаданцы / Периодические издания
- Цеховик. Книга 11. Черное и белое - Дмитрий Ромов - Альтернативная история / Прочее