человеческого парит над нашими снами, улавливая дуновения наших желаний, наших мыслей, прежде чем мы это осознаем. Во сне мы лишены свободы воли, а значит, полностью отдаемся его власти.
– Получается, что он может утащить нас прямо из постели?
Декан многозначительно кивнул и, поморгав, продолжил:
– Разве не преследует он души усопших, когда тела, еще теплые, лежат на смертном одре!
Готтфрид вздрогнул:
– С этим мы ничего не можем поделать!
– Вы не правы, рыцарь! Мы можем и должны охранять себя во сне. Расскажите мне, что вам снилось.
– Вам нужны сны, которые я видел на протяжении семи ночей?
– Бесспорно, когда вы спите, ваши мысли всегда о том, что для вас действительно ценно. Я имею в виду то, с чем вы никогда не расстаетесь. Теперь вам известно, как выкрали вашу вещь, как ее постирали, как она висела между соснами, качаясь от ветра, как она была забыта во время грозы, как плут украл ее и скрылся со своей добычей. О, наши чувства во сне необычайно яркие! Сатана, не оставлявший вас ни на миг, подкараулил момент, когда вы немного пришли в себя. Вы хватились пропажи, прокляли того, кто унес штаны, стали его преследовать, отобрали свою вещь и связали торговца. Вне зависимости от того, сделали вы это бодрствуя или находясь в состоянии сна, я не думаю, что вы совершили что‑то дурное. Но все же вы должны ответить за то, что совершили, поскольку вы – человек чести.
– Кто же тогда спал в это время в моей постели?
– Кому же это известно! Это такие деликатные материи, что вам не нужно слишком много о них думать. Вот место для подписи.
Узник подписал бумагу. Неудивительно, что все буквы вышли у него неровными и корявыми.
– Декан! – воскликнул Готтфрид. – Этот случай не выходит у меня из головы, я просто вне себя! Ведь если бы не было этой стирки, то и всей этой истории не произошло бы. Я даже не знаю, почему женщины все время что‑то стирают. Думаю, что в этом есть нечто дьявольское, в этом странном желании, чтобы все кругом было чистым. В общем, если бы не эта страсть, в мире было бы меньше лишений.
– Вы говорите истинную правду, – пробормотал декан, быстро складывая бумагу и пряча ее за пазуху. Он торопливо обнял друга и поспешил к выходу.
– Почему бы и нет? – произнес господин фон Бредов. – Несомненно, за всем этим стоит Божья воля.
Произнеся это, он удивился, что разговаривает сам с собой. Подобные рассуждения были совсем не в его стиле. Но уж так получается, что значительные события оказывают влияние даже на тех, кто может похвастаться твердым характером. Они подобны буре, которая ломает могучий дуб, корни которого подточены.
Господин Готтфрид потянулся, зевнул, прикрыв рот рукой, и упал на кровать. Благословенный сон вскоре избавил его от размышлений по поводу обрушившихся на него тревог и напастей.
Глава пятнадцатая
Истец и фаворит
В покоях курфюрста находились двое: торговец Клаус Хеддерих и хозяин этих покоев – Иоахим. Курфюрст стоял скрестив руки на груди, а лавочник простерся перед ним ниц.
– Встань немедленно! – проговорил Иоахим. – Если кто‑нибудь войдет, может подумать, что я пытаюсь изображать турецкого султана.
– О, проницательнейший господин, разрешите мне еще раз поклониться вам!
– Остальное ты вполне можешь сказать стоя.
– Вот так я и лежал, когда он толкнул меня сзади и, прежде чем я успел повернуться, прыгнул на меня с лошади, а я упал на спину. Я подумал, что у меня от его коленей сломается позвоночник. Следы от колец его кольчуги все еще видны на моей коже.
– На нем была кольчуга? Что дальше?
– Пока я лежал оглушенный, он связал мои руки за спиной. Возможно, нападавших было несколько, но утверждать не могу, так как после удара ничего не видел. Потом он решил заткнуть мне рот и стал чуть меньше давить на меня коленями, поэтому я почувствовал себя немного свободнее. Когда я увидел, что этот человек один, попытался вырваться, а он выругался и решил завязать мне рот кожаными ремнями. Я крепко сжал челюсти, но, стоило ему только убрать руку, как я закричал. Так как у него не получалось совладать со мной, не сняв латных перчаток, он избавился от них, и я тут же воспользовался этим, укусив его до крови за большой палец. Думаю, у него остался шрам.
– Новая улика, – проговорил курфюрст, что‑то помечая.
– Теперь, когда я был с кляпом во рту и не мог оказать сопротивления, он ударил меня, поскольку укус причинял ему сильную боль. У меня пошла кровь, а разбойник так встряхнул меня, что у него соскочило крепление на подбородке и кожаная шапка сбилась на затылок.
– Ее тоже нашли в камышах.
– Уже совсем рассвело, и мы, оказавшись лицом к лицу, смогли разглядеть друг друга.
– И ты сумеешь его опознать?
– Конечно! Если бы я видел его впервые, тогда бы еще были сомнения. К тому же, встретив человека в подобных обстоятельствах, вы его уже точно не забудете. Как я уже говорил, ваша милость, я часто видел его в вашем окружении.
Молодой князь, скрестив руки, смотрел прямо перед собой и от негодования покачивал головой.
– Будь проклята мысль, желающая запятнать благородные имена, будь проклято воображение, которое ищет жертв, не имея другого руководства, кроме болезненной подозрительности или молчаливого отвращения, с которыми правитель должен бороться, а не жадно искать для них пищу.
Расхаживая в волнении взад и вперед, он продолжал говорить сам с собой так громко, что торговец все слышал:
– И, в конце концов, это мог оказаться кто‑то из слуг, надевших господскую одежду.
Хеддерих покачал головой:
– Мы, ваши смиренные подданные, умеем отличать хорошо одетых слуг от знатных господ.
– И ты утверждаешь, что на тебя напал не рыцарь Готтфрид фон Бредов?
– Несомненно, Господь мне свидетель и блаженная Дева Мария, родившая нашего Господа и Спасителя! Клянусь Непорочным зачатием! Это могла быть его перчатка, его шапка, его кольчуга, но это не был он сам. Я хорошо его знаю, так как приезжаю в Хоен-Зиатц уже много лет, по крайней мере, раз в год.
– И все же твои показания отличаются от тех, что записал в протокол писарь из города Вердер.
– Милостивейший господин курфюрст, то, что зафиксировал писарь, может быть и верно, но все равно не может считаться безоговорочной правдой. Они пишут что хотят, это каждый ребенок знает.
Вошел камергер и вручил князю запечатанное письмо. Иоахим открыл его
