Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Поздравляю, — повторил Антарм. — Вы неплохо справились с ускорением, Ариман. Теперь держите направление.
— Мое имя Аркадий, — сказал я. — Я действительно в космосе? Почему я не вижу себя? Почему не вижу вас? Почему только одна звезда? Один луч?
— Если вы сумели выйти на направление, — несколько раздраженно произнес следователь, — то знаете ответы на все заданные вами вопросы. Зачем вы спрашиваете? Вы же отдаляетесь от цели!
— Почему… — начал я и прикусил язык. Антарм был прав — задавая вопросы, я действительно отдалялся от своей цели, теперь я видел это — звезда, к которой я, должно быть, мчался со скоростью, неощутимой, как всякая скорость равномерного движения, стала слабеть, будто огонек маяка, теряющий яркость по мере того, как буря относит корабль все дальше в море.
Я запаниковал. Я заставил свои мысли (и вопросы, которые в них таились) свернуться в шарик, а шарик затолкал куда-то в пустое место под черепом, где-то на затылке — так мне, во всяком случае, казалось. Тонкая нить натянулась, звезда стала ярче, расстояния проявились в сознании и показались мне не такими уж большими, хотя я не мог бы ни назвать, ни представить ни единого числа.
Луч, по которому я скользил, свернулся жестким канатом, опутал мне ноги, затянулся петлей, лишив меня возможности двигаться и — вот странное ощущение! — даже думать. Мысли съежились до примитивных желаний и инстинктов, не поддававшихся сознательному управлению. Послышался испуганный возглас — не Антарма, чей-то другой, я мог бы узнать его, если бы хоть что-то соображал в тот момент.
В следующее мгновение — а может, сто лет спустя? — я обнаружил, что нахожусь в двух местах и веду как бы две жизни, прекрасно осознавая обе, хотя ни одной не способен управлять, поскольку воля моя оставалась связанной пленившим меня лучом, который, ясное дело, не имел к свету, как электромагнитной волне, ни малейшего отношения.
Одну жизнь вело мое физическое тело — оно стояло на вершине знакомого мне холма и с восторгом смотрело на женщину, медленно поднимавшуюся по склону. Другую жизнь вело мое сознание, оказавшееся в прозрачной клетке — нематериальной, конечно, это была идея клетки, созданная Ученым.
Ученый стоял передо мной, опершись на идею стола. Стол стоял в комнате, очертания которой колебались и дымкой поднимались к высокому потолку. Ученому не нужно было конкретизировать это представление, и оно оставалось как бы непродуманным и почти лишним, даже мешавшим нашему разговору. Несколько минут спустя это понял и сам Ученый, потому что идея комнаты в какой-то момент попросту исчезла, и я даже не сразу это обнаружил. Впрочем, это было уже потом, а сначала я поразился, узнав возникшего передо мной человека.
У Ученого были черты лица Генриха Натановича Подольского.
— Вот мы и встретились, Ариман, — сухо сказал Подольский.
— Здравствуйте, Генрих Натанович, — усмехнулся я. — Я был уверен, что мы встретимся.
— Мое имя Фай, — произнес Подольский. — Я Ученый Большого круга, и в мои обязанности входит, например, проблема безопасности.
— А я сыщик, — сказал я. — И в мои обязанности входит расследование вашего убийства в том мире, откуда мы с вами пришли в этот.
— Убийства? — помедлив, переспросил Подольский. Он не понял этого слова или искусно изобразил непонимание.
Мне странно было видеть Подольского живым и еще более странно — невредимым, без черной маски в форме ладони.
Почему-то новая его роль странной мне не показалась — ученым он был в Москве, им же остался, хотя, надо полагать, слово это обозначало здесь иные категории и возможности.
— Мой коллега Минозис, — сказал Фай-Подольский, — утверждает, что вы опасны для мира, поскольку ваша память обладает разрушительной энергией. Я вижу, что это действительно так.
— О чем вы говорите? — поразился я. — Если о том, что, помня о прошлой своей жизни, я способен кого-то убить здесь…
— Нет, — отрезал Подольский. — Речь идет о разрыве структуры Вселенной, и вы это прекрасно понимаете.
— О чем? — спросил я в недоумении. Мне не было никакого дела до какой-то структуры, тем более, если говорить о Вселенной: разве это не все равно, что обвинять московского бомжа в том, что он намерен уничтожить галактику Андромеды или потушить квазар?
— Послушайте, Генрих Натанович, — примирительно сказал я, думая о том, как закончить разговор и переместиться на холм, где моя телесная оболочка безуспешно пыталась сделать хотя бы шаг навстречу Ей — я падал, поднимался, падал опять, и полз вниз по склону с бездумием червя, безнадежно перелезающего через бесконечную для него стену, — я действительно не знаю, о какой опасности вы говорите.
— Вас зовут Ариман, — это был не вопрос, а утверждение, и я не стал спорить. Я сам назвал себя этим именем и лишь позднее понял, кем являюсь на самом деле. — Вас зовут Ариман, разве этого недостаточно для вывода?
— Какого вывода? — закричал я, все мое существо рвалось из клетки, в которую я был заключен: тело мое застыло, скрючившись в позе новорожденного младенца, а Она бежала вверх по склону изо всех сил, но не могла подняться даже на миллиметр, и ощущение безысходности наполняло ее ужасом.
— Вас зовут Ариман, — в третий раз повторил Фай-Подольский. — Это имя разрушителя.
Ученый сделал резкое движение — не руками, руки оставались в неподвижности, но мысленно, я ощутил этот жест, как ощущают кожей порыв ветра, — и прозрачная клетка сжалась подобно мешку, на который положили огромную тяжесть: мысли потекли медленно, вяло, краем еще не угасшего сознания я понимал, что собирался сделать Ученый, понимал даже, что если сейчас, немедленно не освобожу собственную мысль, то моя миссия закончится, не начавшись. А тело мое там, на холме, то ли умрет, как умер Ормузд, то ли останется существовать без признаков разума — на глазах у Нее.
— Нет! — воскликнул я и распрямился, будто поднял скалу.
— Да! — сказал Фай. — Судьба мира…
— Нет! — закричал я, сбрасывая скалу в черноту, начинавшуюся за пределами моей клетки. — Нет! — мысленно я оттолкнулся от прозрачной преграды, попытался разбить ее, броситься на своего врага…
Лицо Подольского начало чернеть, кожа на лбу и подбородке лопнула, рот раздвинулся в крике, но вместо вопля ужаса на мир упала тишина. Ладонь дьявола — моя ладонь — смяла лицо Ученого, а руки его, коснувшись сожженной кожи, упали плетьми. Фай не собирался умирать, он сопротивлялся, мысли мои, смятые и разорванные, разлетелись, пробив клетку, и упали в черноту, я ничего с этим не мог сделать, я терял себя, сознание превратилось в лоскуты, в пух из разодранной подушки. Только одна мысль оставалась невредимой, поскольку была моей сутью: «Я люблю тебя! Я люблю тебя, Алена!»
Почему — Алена? Почему моя жена, которую я никогда не любил с такой стратью, какая пылала во мне сейчас? Неужели глубине сознания я не просто любил Алену, я боготворил ее, я жил для нее — и не потому ли ушел из той жизни, когда понял, что Алены нет? И убил я ее не потому ли, что страсть, ревность и ненависть сжигали меня самого, а сожгли ее?
«Я люблю тебя, Алена!»
Женщина на холме. Моя любовь, истинный смысл моего существования в этом мире.
Единственная оставшаяся в живых мысль обладала, должно быть, энергией, достаточной не только для собственного сохранения, но и для продолжения борьбы. Она будто сетью опутала пространство, в котором падала, и ошметки моего сознания начали прилипать к ней, я вновь становился собой. Любовь собирала меня по атомам вещества и по квантам энергии, и по крупицам мысли, и по гранулам идей, и по частицам верований…
Собрала.
Я был сильным, я что-то умел, и я должен был вернуться туда, где меня ждала Она — на холм.
Но вернулся я в призрак комнаты, где напртив меня стоял Подольский — Фай? — с отпечатком моей ладони на лице.
— Со мной не так просто справиться, — сказали черные губы. — Материя замещаема, а я не Ормузд, учтите. Берегитесь, Ариман. Когда выбираешь между судьбой мира и судьбой личности, приходится выбрать мир, потому что таковы законы природы.
Я рванулся вперед, Ученый отклонился, и я пролетел сквозь него, будто сквозь облако, инерция мысли оказалась такой большой, что я вылетел не только из комнаты, где происходила наша беседа, но и из пространства, в котором недавно падала моя рассыпавшаяся личность.
Вероятно, я должен был сделать вовсе не то, что сделал на самом деле. Мне казалось, что, кроме мысли об Алене, во мне ничего не осталось. Но думал я все-таки не только о своей любви. А может, только о ней и думал, но причинно-следственные связи между этой мыслью и всем, что ее окружало, я улавливал не полностью. Я был заторможен, я еще не возродил себя полностью.
И получилось то, что получилось.
Глава девятая
- Стрельба из лука - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- По делам его... - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Преодоление - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Бомба замедленного действия - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Посол - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Из всех времен и стран... - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Крутизна - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- И затонула лодка... - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Летящий орел - Песах Амнуэль - Социально-психологическая
- Чисто еврейское убийство - Песах Амнуэль - Социально-психологическая