Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Благодарим очень и очень за китайскую поэтессу. Сейчас я только просмотрела книжку, но еще не углублялась, разбираясь в Вашем Клюеве, а тут как раз получила из Москвы Есенина, так что не могу скакать из страны березового ситца в китайскую джонку.
Поплавского я лично не знала, только на вечерах поэтов раза два встретила. Бедный был так отравлен кокаином, что жил в бреду, потому вероятно и в стихах его чувствуется расшатанность каких-то центров и одолеваемость тысячами видений одновременно, вроде огромных клубков запутанных разноцветных ниток, хотя иногда вдруг выскакивает связный и певучий узор, но он тут же тонет в хаосе. Люблю его четыре строчки, – ничего не помню ни до ни после них:
Белый домик, я тебя увиделИз окнаМожет быть, в тебе живет ОвидийИ весна.
У нас в Майами, во Флориде, на темноголубой стене была гипсовая голова Платона, и из-за этих строчек я его называла Овидием.
Ваши стихи, как всегда, обрадовали. О закате… Что могу сказать о закате? Мои закаты кончились над Черным морем. Равных им я никогда не видела. Случались неплохие закаты, но только что неплохие, обычно заливавшие землю розовым, но сами по себе закаты, во Франции, в Америке, в Швейцарии, – или красный диск в голом небе, или желтая болезненная полоса на горизонте, за тучами. Никогда, никогда не привелось видеть ни одной из тех грандиозных, всегда разных картин, которые раскрывались над Черным морем, прямо перед нашей дачей, стоявшей у самой воды. Все огненные города, башни, караваны верблюдов, черные ангелы в лиловых тучах, россыпи маленьких облаков с золотыми краями, бледнозеленые озера в бархатных синих берегах, громадные спящие слоны, весь пурпур, вся бирюза просветов остались там, на побережьи… Но те, необыкновенные звезды, отражавшиеся в Черном море, тот единственный в моей жизни бездонный Млечный Путь, который лежал прямо над головой и светился в воде, опрокинутый, навсегда со мною, и я не перестаю их видеть. У меня когда-то было немало стихов о закатах. Писать о них теперь пришлось бы с географическими пояснениями. Это вроде раков: во Франции раки от носа до хвоста не больше пяти сантиметров, и когда говоришь французам, какие огромные раки в России, они смеются, уверяя, что им говорят об омарах, так как раки большими не бывают.
Знаете ли Вы, что моя книжка стихов благополучно родилась? А «Александра Карловна» тихо спит в издательстве «Искусство». Мне вышлют 50 книжек «Одолень-травы», так что скоро получите. Я бы сказала, что этот сборник очень специальный по подбору, но говорят, что им открывается дорога к следующему, менее узкому по тематике. Поживем, увидим. Главное, что я заговорила, хотя бы и четверть голоса, на родной земле. Вместе с Вами переживаем все волнения, связанные с защитой диссертации. Но я за Вас не боюсь и уверена в полной победе. Ничто настоящее не проваливается. До скорого письма!
Ваша Вега
16.
30 января 1971
Дорогая наша Светлана!
Ваши письма похожи на ларцы, наполненные драгоценностями из самых разных стран, которые хочется примерять перед зеркалами и без конца перебирать. Вспоминается шкатулка моей тети, которую она позволяла раскрывать и разбирать, когда я «хорошо себя вела». По моему тогдашнему возрасту, она мне казалась неисчерпаемой, и каждая вещица содержала в себе истории, сказки и картины. Содержание Ваших писем и стихов в тысячи раз богаче той шкатулки. Как же тут жаловаться на отсутствие «презренного металла», когда с такими письмами, не тратя ни денег, ни времени на таможни, можно часами путешествовать! Глаза разбегаются, и просто не знаешь, за какую строчку ухватиться, чтобы отвечать.
Это письмо пришло под знаком собаки, которую долго пристраивали, кончилось тем, что она поселилась в столовой, прислонясь к большой банке горчицы, никогда не сходящей со стола. Михаил Максимилианович постоянно рассматривает этого нового домового и замечтал иметь точно такого же, но живого. Что-то есть в дивной собаке от Врубелевского Пана, и древнее, и земное, и мудрое, а во всем этом – прочная дружба, на которую можно положиться, закрыв глаза. Поселился наш пес в столовой потому, что я всё, что мне особенно нравится, тащу в эту столовую, и становится она своего рода «тетиной шкатулкой».
Из Комитета сообщили, что книжки мне высланы. Не обошлось без типографских шалостей, и право же есть от чего рвать на себе волосы. В одном из стихотворений вместо «ели» преспокойно напечатали «если»: «И если в шелесте ветвей», создав неожиданно новую древесную породу. Пусть знают читатели, что в Москве развели деревья «если»! Меня утешают тем, что эти небрежности хоть и досадны, но «смысла не искажают», как будто в стихах важен только смысл!
Книга о бабушке блаженно спит и неизвестно, не переспит ли и мою собственную смерть. Когда я узнала из Вашего письма о бесконечных хождениях по мукам, где какой-то страшный Горлит (или Гориздат?) напомнил мне Змея-Горыныча о трех головах, то и тени оптимизма у меня не осталось. Змея-Горыныча, картонного, яркозеленого я видела в мои шесть лет, в театре, и до сих пор не могу забыть, как он шлепал, качаясь, по сцене и был громадного роста, а в животе у него было окошко и в нем – голова актера, с черными усами, лихо закрученными, и с совершенно безразличным выражением лица. Заедал ли этот Горыныч книги, проглатывая их на долгие годы?
Наша жизнь?.. Склоняйте слово «нога». «Ногой, ноге, ногу..» Ее обладатель почти всё время лежит, или сидит, вытянув перед собою эту трудную приставку на стул с подушкой. Тем не менее молодые наши души не унывают ни из-за ноги, ни из-за «этой зимы» и так же раскрывают руки навстречу воображаемым счастливым переменам, как добрый дух на сшитом Вами календарике. Ношу его в сумке.
О молодых душах: вполне с Вами согласна насчет стыдливой крылатости Михаила Максимилиановича. Очень правильно и глубоко замечено! Если бы я писала его портрет, то он был бы тем водяным ангелом, с крыльями-плавниками, который берет душу утонувшего мальчика, мешая ее с пузырьками, и вместе с нею смотрит, «как где-то рядом дерево идет».
О поэте Н. Гронском. Не к своему, а ко всему зарубежному стыду, скажу, что за всю мою жизнь в Париже я никогда не слышала этого имени и не имею понятия о таком поэте. Это тем более странно, что о нем никогда даже не заикнулся Сергей Маковский, постоянно выкапывающий новые таланты изо всех углов, всегда с кем-то носившийся или кого-то съедавший живьем, а уж от него я имела не только горы имен и стихов, но и почти все книжечки, издававшиеся с 20-х по 50-тые годы. Не слышала я о Тройском ни от Злобина, ни от Марины Цветаевой, и могу с уверенностью сказать, что о нем не заикался Ходасевич. Может быть, Вы найдете в Ленинке «Современные Записки» и «Числа»?.. Со своей стороны, если нападу на след – сейчас же сообщу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Неизданный дневник Марии Башкирцевой и переписка с Ги де-Мопассаном - Мария Башкирцева - Биографии и Мемуары
- Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем - Алан Маршалл - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза
- Маленький принц и его Роза. Письма, 1930–1944 - Антуан де Сент-Экзюпери - Биографии и Мемуары
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Обед для Льва. Кулинарная книга Софьи Андреевны Толстой - Софья Толстая - Биографии и Мемуары
- Московские адреса Льва Толстого. К 200-летию Отечественной войны 1812 года - Александр Васькин - Биографии и Мемуары
- Просто об искусстве. О чем молчат в музеях - Мария Санти - Биографии и Мемуары / Прочее
- У стен недвижного Китая - Дмитрий Янчевецкий - Биографии и Мемуары
- Письма последних лет - Лев Успенский - Биографии и Мемуары
- Оно того стоило. Моя настоящая и невероятная история. Часть II. Любовь - Беата Ардеева - Биографии и Мемуары