промышленности привычные для стабильных периоды индикаторы и критерии дают ложное представление о реальности (см. [57]).
Например, чему обязан трехкратный рост производительности в машиностроении, переживающем регресс (рис. 9)? Ведь производство сложной высокотехнологичной техники (станкостроение, авиапром, судостроение и пр.) сворачивается. Может ли «отверточная сборка» (автомобилей, стиральных машин, телевизоров и др.) заменить при оценке эффективности это сложное производство?
Рис. 9. Индексы производительности труда (1) и производства (2) в машиностроении РСФСР и РФ (1990 г. = 1)
Прекрасные результаты по критерию производительности труда (с 1996 г. почти пятикратный рост) демонстрирует легкая промышленность, объем производства которой снизился в 5 раз (рис. 10).
В погоне за эффективностью (нормой прибыли) в промышленности сократились и «поток» производимого, и материально-техническая «база». В доктрину реформы были заложены ложные индикаторы. В капиталистическом производстве считается, что «масса прибыли важнее нормы прибыли».
Выше говорилось о том, что исключительно важная программа «фермеризации» осталась без рефлексии обществоведения. Во многих элементах программы были использованы ошибочные индикаторы и нарушены почти очевидные ограничения. В общем, есть один неумолимый факт, без учета которого всякие проекты «постсоветского фермерства» потерпят неудачу. Фермерское хозяйство как идеальная ячейка капитализма в деревне есть вещь очень дорогостоящая. Оно требует больших субсидий, и на Западе его содержит государство. Это на результатах своей реформы прочувствовал Столыпин.
Рис. 10. Индексы производительности труда (1) и производства (2) в легкой промышленности РСФСР и РФ (1990 г. = 1)
В 1990-е гг. был шанс надстроить на колхозно-совхозную систему сеть фермерских хозяйств, и это было бы большим шагом в модернизации села. Фермерство и начало устраиваться во взаимодействии с угасающими колхозами и совхозами, опираясь на их инфраструктуру и ресурсы (большинство фермеров были до этого специалистами и членами руководства этих предприятий). Инерция этого взаимодействия иссякла, шанс был упущен. Декларируя переход от планового хозяйства к рыночному, реформа создала условия, в которых сельское хозяйство России существенно снизило товарность и отступило к укладу натурального хозяйства как средству выживания – с лопатой и тяпкой на приусадебном участке.
Вообще, если кто-то рассуждает о цели как наивысшей ценности, не указывая на ограничения, то его слова можно принять лишь как поэтическую метафору или как отступление от норм рационального мышления.
Перестройку и реформу можно рассматривать как постановку множества целей по улучшению разных сторон нашей жизни. Ради этого предлагалось изменить те или иные переменные (отношения собственности, политическое устройство, тип армии и школы и т. д.). В совокупности все эти изменения означали смену общественного строя. И если мы вспомним весь перечень частных задач, то убедимся, что ограничения не упоминались вообще или затрагивались в очень расплывчатой, ни к чему не обязывающей форме (вроде обещания Ельцина «лечь на рельсы»).
Возьмем частную задачу – «улучшение экономики». У нас имелся определенный тип хозяйства (советский). В течение примерно пяти лет авторитетные ученые убеждали, что рыночная экономика западного типа лучше советской экономики. И убедили! Поэтому люди спокойно отнеслись и к ликвидации плановой системы, и к приватизации промышленности, а затем и к приватизации земли. Критерий улучшения был очень расплывчатым, положение оптимума вообще не определено, но самым недопустимым было обращение с ограничениями.
Мы сравниваем капитализм («рынок») и советский строй («план»). Какой строй лучше? Абстрактного ответа быть не может, надо задать условия. Правильный вопрос звучит так: какой тип хозяйства лучше в тех условиях, в которых реально находится СССР (Россия) – при условии, что он(а) продолжит свое существование? Никто не говорил: устроим рыночную экономику, хотя бы из-за этого погиб СССР и начались войны на Кавказе.
Каков же был тот аргумент, которым проектировщики реформы убедили интеллигентов поддержать слом экономической системы, на которой стояло жизнеобеспечение страны? Аргументом была «экономическая неэффективность» плановой системы. Рынок, мол, лучше потому, что он эффективнее. Никто даже не сказал, по какому критерию оценивается эффективность. Но еще важнее, что никто не заикнулся о фундаментальном ограничении!
Когда речь идет о таком выборе, как тип народного хозяйства, пространство допустимого определено самым жестким ограничением – выживанием. Это значит, что все переменные системы можно менять лишь в тех пределах, где гарантируется выживание системы (народа, страны – уровень тех систем, гибель которых для нас неприемлема). Зачем, например, самая прогрессивная экономическая система, если при ее построении вымрет треть населения?
Примем во внимание факт, который историк капитализма Фернан Бродель, поднятый на щит именно во время перестройки, сформулировал таким образом: «Капитализм вовсе не мог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда».
Здесь слово «развиваться» равноценно понятию «существовать». То есть «услужливая помощь чужого труда» есть условие выживания капитализма – мысль довольно банальная, которую, однако, наши экономисты умолчали.
К этому факту и прилагаем для сравнения столь же очевидный факт: «Советский строй мог развиваться без услужливой помощи чужого труда». Согласно самому абсолютному критерию – выживаемости, – делаем вывод: в условиях, когда страна не получает услужливой помощи чужого труда, советский тип хозяйства эффективнее капиталистической экономики. Если источники услужливой помощи чужого труда доступны, надо разбираться особо. Но этот случай для России был и остается неактуальным, поскольку ни СССР, ни нынешняя Россия этих источников не имели, не имеют и, скорее всего, не будут иметь. Место занято!
Та формула, которую дал Ф. Бродель на основе скрупулезного подсчета ресурсов, которые западный капитализм бесплатно получил из колоний, в разных вариантах повторяется и другими крупными учеными и философами самого Запада, так что тут никакой ошибки нет. Удивительно, что это вдруг перестала знать и понимать элита нашего обществоведения. Советский строй сломан, надо идти вперед, но проектирование будущего должно быть ответственным.
Красноречивым признаком дерационализации мышления стал демонстративный отказ экономистов-реформаторов от определения критериев оценки хода реформы. В конце 1993 г. на международном симпозиуме в Москве сотрудник Е. Гайдара по Институту экономики переходного периода В.В. Иванов доказывал, что «реформа Гайдара» увенчалась успехом.
Последовал вопрос: «Вадим Викторович, в прессе и в научных дискуссиях приходится сталкиваться с различными, подчас противоположными суждениями об эффективности реформ, проводимых “командой Гайдара”. Одни, в том числе и Вы, подчеркивают их успешность, другие говорят о полном провале. На основе каких критериев Вы и Ваши единомышленники судите об успехе реформ? В каком случае или при какой ситуации Вы констатировали бы успехи реформ, а при какой согласились бы, что они провалились?»
Ответ этого экономиста красноречив. Он сказал: «Я не сталкивался с критериями оценки реформ. Какое-то время я занимался методологией оценок, в частности критерием оптимальности народного хозяйства, исследовал этот вопрос, и, на мой взгляд, не существует объективных критериев оценки реформ, существуют лишь некоторые субъективных
