на 722 тыс. голов. Таким образом, мы катастрофически теряем базу производства продукции животноводства».
Рис. 11. Поголовье крупного рогатого скота в РСФСР и РФ, млн голов
Потеря базы производства – процесс именно катастрофический. Задача остановить этот процесс фундаментальна. А в отчетах представляется важным достижением проекта закупка на условиях лизинга 105 тыс. племенных телят за два года. Как, не устранив доминирующего вектора сокращения поголовья скота по миллиону в год, обеспечить развитие посредством покупки 50 тыс. телят? Эффект национального проекта не виден на следах хода событий (рис. 11).
Кратко определим влияние кризиса обществоведения на качество его продуктов, потребляемых государством и обществом.
Практические последствия методологического и социального кризиса сообщества обществоведов
Тупиковая концепция реформы
Оставляем за скобками конъюнктурный политический интерес и корыстные интересы части номенклатуры и дельцов теневой и криминальной экономики. Помимо этих отягчающих обстоятельств, несостоятельность обществоведения была важным условием, чтобы недомогание страны переросло в системный кризис.
Идея в конце ХХ в. повторить неудавшуюся программу российских либералов начала века была не просто странной, но и иррациональной. 1990-е гг., грубо говоря, лишили Россию шанса построить мягкий капитализм социал-демократического толка. «Дикий капитализм» в ХХI в. – это историческая ловушка, и эволюционного выхода из нее пока не видно.
Вот вывод исследования оценки реформы через 15 лет (2007 г. – на пике благоденствия): «Главным итогом приватизации, по мнению опрошенных, стало изменение общественного строя в России – не стало ни свободного, классического капитализма (только 3 % идентифицировали подобным образом общественно-государственное устройство страны), ни социально ориентированного рыночного строя (5 %), ни “народного капитализма” (2 %). Тот общественный строй, который сложился в России, большинство респондентов определяет как олигархический капитализм (41 %) и “криминальный капитализм” (29 %), который не защищает интересы простых людей, а проводимая государством политика не отвечает интересам большинства населения страны (так считают 67 % респондентов)» [188].
Доктрина, которая привела Россию к такому общественному строю, – это очевидный провал экспертного сообщества, которое ее разрабатывало. Возлагать ответственность за это на «чикагских мальчиков», которых правительство наняло в консультанты, невозможно. Ведущие экономисты и социологи Запада, эксперты ЦРУ и даже экс-президенты предупреждали о последствиях реализации принятой доктрины.
Однако концепция, исходящая из ложных посылок, до сих пор не была подвергнута гласному анализу и не объявлена ошибочной, а значит, она продолжает регулярно генерировать ошибочные решения, многие с очень тяжелыми последствиями.
Дело здесь вовсе не в идеологии, речь идет об исторически заданных ограничениях для выбора модели развития. Можно говорить о рациональности и гипотетической приемлемости неолиберализма – в рамках специфической культуры Запада и его экономической реальности. Но это вовсе не значит, что постулаты и доводы неолиберализма являются рациональными и в существенно иной реальности – например, в Латинской Америке или России. Это – элементарное правило.
Анализируя причины краха неолиберальной реформы в России, мы должны понять природу «гибридизации» западного и отечественного научно-социального сознания, которая порождает синергическую интеллектуальную конструкцию, доводящую травмирующие свойства любой реформы до состояния абсурда, несовместимого с жизнью общества.
Реформаторы приняли к исполнению программу МВФ, которая была разработана, чтобы вышибать долги из слаборазвитых стран. Было хорошо известно, что эта жесткая программа разрушала национальные экономики «третьего мира». Пытаться с ее помощью построить в России рыночную экономику было неразумно. Россия долгов не имела и принимать эту программу не была обязана. Один из патриархов философии либерализма Дж. Грей писал о программе МВФ: «Она утопична в своем игнорировании или отрицании той истины, что рыночные институты стабильны тогда и только тогда, когда они укоренены в совокупности культурных форм, ограничивающих и наполняющих смыслом их деятельность» [104, с. 203].
Никаких шансов на успех реформа, основанная на имитации, не имела. Предупреждения о рисках, которые таила в себе программа МВФ, были сделаны, угрозы осмыслены, но программа была принята и угрозы реализовались. В.В. Путин сказал о 1990-х гг.: «За время длительного экономического кризиса Россия потеряла почти половину своего экономического потенциала». Это – страшный удар по жизнеспособности. Следствием стали быстрая криминализация и демодернизация экономики, утрата Россией признаков цивилизации в сфере хозяйства, а через него и в других сферах.
Зачастую сильные утверждения, положенные в основание концепции реформы и задающие ее вектор, были заведомой дезинформацией. В ноябре 1993 г., когда в России разразился небывалый в истории индустриального общества кризис, академик А.Г. Аганбегян так объяснил его причины в интервью Институту социологии РАН: «Надо прямо сказать, что рыночная система – это очень жестокая система по отношению к человеку. Система с очень многими негативными процессами. Рыночной системе свойственна инфляция, рыночной системе обязательно свойственна безработица. С рынком связано банкротство, с рынком связан кризис перепроизводства, рецессия, которую, скажем, сейчас переживает Европа, с рынком связана дифференциация – разделение общества на бедных и богатых… Дифференциация у нас, конечно, к сожалению, уже сейчас, ну, не к сожалению – это неизбежно, у нас уже сейчас растет, и будет дальше резко расти» [189].
Этот руководитель экономической науки был главным и самым авторитетным пропагандистом рыночной реформы. Но тогда он не говорил ничего, даже отдаленно похожего на это заявление. И никто из его коллег-экономистов, академиков и профессоров не сделал ему никакого упрека – по сей день. Сравните с тем, что писал и говорил Аганбегян в 1989–1990 гг.!
Построенная на целом комплексе фундаментальных ошибок концепция привела к краху всей программы реформ, каждый конкретный провал приходилось компенсировать ситуативно, обычно с большими издержками и для государства, и для населения. Но успевать заделывать каждый провал не удается – они соединяются в систему с сильным кооперативным эффектом. Так, обеднение и немыслимое расслоение населения привели к непримиримому ценностному конфликту, массовой насильственной преступности, глубокой аномии практически всего населения, дезинтеграции общества и нации. Нарушились устоявшиеся, стабильные соотношения в социальных индикаторах разных республик, краев и областей Федерации. В 1990 г. максимальная разница в среднедушевом доходе между регионами РСФСР составляла 3,53 раза. В 1995 г. она выросла до 15,6 раза, а в 2006 г. составила 10,2 раза и колеблется на этом уровне. В доктрину реформ была заложена концепция перехода России на путь анклавного развития – такого же, как метрополии «развивали» колонии.
Все это вызвало дрейф от России постсоветских республик (и даже некоторых регионов РФ) или к Западу, или к Азии. Кульминацией стал социальный, культурный и политический взрыв на Украине.
И каждый раз доктрину реформ российские обществоведы не подвергали критическому системному анализу, хотя ее принципиальные ошибки были очевидны. Это немыслимо в сообществе, следующем нормам научного метода. Вместо анализа проваленные проекты предавали забвению. Оппоненты, которые призывали произвести гласный анализ,
