разбитых тут и там, или посидеть возле фигурных решеток, увитых розами и жасмином, и послушать пение соловья. В траве лежали большие шары из лучшего стекла, наполненные водой с плавающими рыбами. В середине сада располагался храм, покоящийся на восьми столпах из белого мрамора. Возле него ручей, протекавший по саду, низвергался небольшим водопадом. Множество скульптур и павильонов оживляли пейзаж, укромные беседки скрывались в глубине рощи.
Возле дворца были открыты лавки для бесплатной раздачи народу одежды и пищи. Скопление людей было так велико, что Екатерине II стоило большого труда пробраться сквозь толпу, хотя ее сразу узнали.
Когда императрица вошла в зал, оркестр и хор из 300 человек грянули державинское «Гром победы раздавайся» (по замечанию Жуковского, мальчиком бывшего на празднике, этот стих выражал собой весь век Екатерины II); хоры на стихи Державина не смолкали весь вечер, превратившись в одну беспрерывную хвалу в честь обладательницы седьмой части мира. Увеселительная часть вечера состояла из танцев, балета и комедии Мармонтеля «Купец из Смирны». Ужин и фейерверк завершили неслыханный праздник. Екатерина II покинула дворец в два часа ночи. Потемкин упал перед императрицей на колени и лобызал ей руки. Наутро в письме заграничному корреспонденту Екатерина описала все это, безмятежно заключив: «Вот как среди шума войны и угроз диктаторов ведут себя в Петербурге».
Торжество в Таврическом дворце, беспримерное даже для XVIII века, вошло в историю как «Измаильский праздник», состоявшийся без того, кто должен был бы стать его главным участником.
Суворов с возложенным на него поручением справился быстро. Через четыре недели он возвратился в Петербург с проектом строительства укреплений. 25 июня последовал высочайший рескрипт: «Полагаемые вами укрепления построить под ведением вашим». Александр Васильевич добился компромисса: ссылка выглядела временным поручением — он не был назначен начальником Финляндской дивизии, а по расписанию войск в мае 1791 года помещен в списки главной армии. Новое назначение отчасти устраивало и его самого — служить под началом Потемкина Суворов больше не хотел, петербургскую же жизнь просто не выносил. К тому же Финляндия была ему несколько знакома по пребыванию в ней в 1772 году.
Инженерное дело Суворов знал, но не любил и тяготился им. Тем не менее, он спешил с исполнением проекта и за полтора года, проведенные им в Финляндии, весьма преуспел в его осуществлении. В конце 1792 года Екатерина II благодарила Александра Васильевича за то, что «он подарил ей новый порт [Роченсальм]». Сам он еще за год до этого писал в Петербург, что летом 1792 года шведско-финская граница будет укреплена на сто лет вперед. Особенно гордился Роченсальмом и Нейшлотом и говорил про последнюю крепость с едва скрываемой гордостью: «Знатная крепость, помилуй Бог, хороша: рвы глубоки, валы высоки: лягушке не перепрыгнуть, с одним взводом штурмом не взять». Сообщая о слухах из Швеции, лукаво добавлял, что шведы опасаются, как бы не поступили с их крепостями, как с турецкими.
Суворов спешил, потому что хотел быстрее отделаться от строительства для службы в другом месте. При этом он не забывал ни о добротности работы, ни об экономии средств. Он применял различные способы удешевления строительства: известь готовил из местного известкового камня, возводил временные кирпичные заводы. Его переписка полна этими мелочами, временами они выводили его из себя. Так, поручив надзор за какой-то работой одному полковнику, Суворов по прошествии времени нашел ее невыполненной. Полковник всю вину сваливал на подручного.
— Оба вы не виноваты, — рассердился Александр Васильевич. Он схватил прут и начал хлестать им по своим сапогам, приговаривая: — Не ленитесь, не ленитесь, если бы вы сами ходили по работам, все было бы хорошо и исправно.
Действительно, ему было трудно уследить за всем. Ведь помимо крепостей под его попечением находились войска и флот. Для того, чтобы лучше разбираться во флотской части Александр Васильевич брал частные уроки мореходного дела и даже выдержал нечто вроде шуточного экзамена на «удовлетворительно».
Поэтому ему было особенно неприятно узнать о том, что его недоброжелатели распространяют слухи, будто вверенные ему войска «босы и наги». Суворов был оскорблен; в письме своему петербургскому поверенному Хвостову[54] он называет порочащие его слухи «прибасками кабацкого ярыги», добавляя, что снабжение войск не подлежит его ведению; «однако я не жалую, чтобы меня кто решился порицать, и лучше буду требовать сатисфакции… Помните, никогда не negatif[55], не извинительное, оправдательное, ниже объяснительное, но упор — наступательный… Я как партикулярный человек, отвечаю всякому партикулярному человеку, кто бы он ни был…»
Но слухи росли и множились. Суворов с разрешения Екатерины II использует солдат на работах, например, по жжению извести, а выборгский губернатор доносит, что известь получается негодная, солдаты почем зря изнуряются на работах. Однако Суворов в донесениях кричит «vivat!» — известь получилась! — тогда в Петербург сообщают, что его солдаты мрут, как мухи, и массами дезертируют, хотя всем известно, что смертность и дезертирство в Финляндской дивизии всегда были выше, чем в других войсках. Последнее обвинение задело Суворова чересчур сильно. Забота о здоровье солдат всегда было его первоочередной заботой, и Александр Васильевич не мирится с клеветой, бомбардируя Петербург своими письмами.
Военно-врачебная часть повсюду в Европе находилась в жалком положении, но в России ее состояние было просто ужасающим. Немногочисленные военные врачи сплошь состояли из немцев — бывших цирюльников, так как настоящие врачи в армию не шли из-за крайне низкого содержания. Смертность в войсках была огромна, особенно среди рекрутов: в Кронштадте и Финляндии цинга уносила ежегодно полкомплекта войск. Генерал-поручик Ржевский в 1780-х годах писал: «Установление госпиталей, их содержание и образ контрактов ужасают; к этому скверный выбор лекарей». Другой современник приравнивал русский госпиталь к могиле.
Суворов пишет в Военную коллегию, что на нем отзывается неустройство предыдущих 60 лет; что он застал годовую смертность в войсках более тысячи человек; что однажды при его предшественнике в один день умерло 500 солдат. Он доносит о страшных хищениях в госпиталях (к примеру, в Крыму Суворову предлагали 7 тысяч рублей только за то, чтобы он не закрывал госпиталей); главные злоупотребления происходят при махинациях с числом умерших. Он передает такую историю: «Брошен в яму фланговый рядовой Алексеев; вдруг стучится у спальни нагой. «Ведь ты умер?» — «Нет, жив». «Был богат», —лаконически прибавляет Александр Васильевич и иронизирует: «Бывают и ошибки: иной положит себе в карман двухмесячный провиант на известное число людей, в надежде, что авось повымрут за это время; но по несчастию для него не вымерли, и в таком случае проектированные мертвецы отправляются гулять за милостынею, до истечения термина».
Суворов принял решительные меры, направленные против чиновничьих злоупотреблений
