бумагами вошел прямо в кабинет. Потемкин сидел в халате, босой, нечесаный и грызя ногти в задумчивости. Петушков смело объяснил ему, в чем дело, и положил пред ним бумаги. Потемкин молча взял перо и подписал их одну за другою. Петушков поклонился и вышел в переднюю с торжествующим лицом: «Подписал!..» Все к нему кинулись, глядят: все бумаги в самом деле подписаны. Петушкова поздравляют: «Молодец! нечего сказать». Но кто-то всматривается в подпись — и что же? на всех бумагах вместо: князь Потемкин — подписано:
Петушков, Петушков, Петушков…» И вдруг халат и туфли летели в угол, все вокруг него закипало: курьеры скакали во все уголки России, отбивая себе внутренности в дорожных кибитках; сам светлейший в окружении блестящей свиты, а то и один в крестьянской телеге уезжал строить города, вести войны, налаживать управление империей…
Жадный до удовольствий, князь умел быть неприхотливым. Восточная роскошь порой пресыщала его: среди тонкого обеда он требовал себе черного солдатского хлеба, со вкусом обсасывал воблу, упивался квасом, и это было не пустое оригинальничание, а искренняя потребность его натуры. Потемкин достиг той ступени власти, когда мог позволить не отказывать себе ни в чем, даже в квасе и вобле. Вообще же, светлейший жил широко — так, как в России никто не жил ни до него, ни, вероятно, после. Перед своей последней поездкой в Петербург он накупил знакомым дамам подарков на 200 тысяч рублей и за пять месяцев прожил 850 тысяч. После него осталось 76 тысяч крепостных душ и одних бриллиантов на полтора миллиона рублей.
Потемкин многое сделал; еще больше, начав, не довел до конца. Он строил одной рукой, а другой портил или разрушал построенное. «Обширные предприятия подстрекали его деятельность; мелочные заботы его утомляли, — пишет Сегюр. — Никто не соображал с такою быстротою какой-либо план, не исполнял его так медленно и так легко не забывал. Вдруг заводил он фабрики и так же скоро оставлял их. Он всегда был готов продать то, что купил и разрушить то, что создал. Случалось, что он оставлял сочинение, касающееся политики или торговли, для какой-нибудь музыкальной пьесы или стихов и часто из легкомыслия упускал из виду дела, требующие постоянства и труда».
Эта его черта не укрылась и от Суворова, который говорил, что «Потемкину следовало только проектировать, а исполнять другим». Кстати, Потемкин был единственный человек, который, не обладая военными талантами, вмешивался в военные дела, не вызывая у Суворова презрения. Александр Васильевич ценил всех, кто проявлял внимание к солдатскому быту, а в этой области Потемкин сделал немало. Здесь взгляды светлейшего были прямо «суворовскими»: «Туалет солдатский должен быть таков, что встал и готов. Если бы можно было счесть, сколько выдано в полках за щегольство палок и сколько храбрых душ пошло от сего на тот свет! И простительно ли, что страж целости отечества удручен прихотями, происходящими от вертопрахов, а часто и от безрассудных». Как и Суворов, он не любил подделывания под прусские образцы (форму одежды каждого полка тогда определяли по своему вкусу полковые командиры) и однажды приказал находившемуся при нем караулу остричь косы и букли и вымыть голову от пудры. В 1784 году он ввел в армии удобный солдатский мундир.
Вместе с тем в управлении вверенных ему полков и губерний он оставил после себя хаос. Понятие о заслугах при нем перестало существовать — все делалось только по протекции. Авторитет офицеров упал, солдаты приучились к распущенности, потому что Потемкин имел обыкновение во всем оправдывать подчиненных и винить начальников. Светлейшего за глаза ругали, и вряд ли кто-нибудь еще, кроме Екатерины II, искренне пожалел о его смерти. Его нововведения в армии в должной мере оценили лишь 12 лет спустя, когда Павел начал их отменять.
В декабре 1791 года Турция и Россия подписали мирный договор. Россия получила Крым и Очаков с прилегающими территориями, Днестр стал пограничной рекой. «Греческий проект» Потемкина умер вместе с ним, но Россия окончательно закрепила за собой черноморское побережье.
Суворов из Финляндии ревниво следил за окончанием войны, опасаясь, что если еще раз побьют визиря, то Потемкин станет генералиссимусом; жаловался, что Репнин своими победами дает Потемкину новые силы, «так что лучше бы вовсе не было Мачина». Он даже хотел уменьшить заслуги Репнина в этом сражении: «При Мачине действовали рымникские и измаильские войска…»; охотно верил слухам, что турок было не 100, а 15 тысяч (на самом деле 70 тысяч) и что с ними не было визиря (так оно и было). Свое отношение к Мачинской победе Александр Васильевич выразил в эпиграмме, которую почему-то выдавал за перевод с английского:
Оставших теней всех предтекших пораженьев
Пятнадцать тысяч вихрь под Мачин накопил:
Герой ударил в них, в фагот свой завопил:
Здесь сам визирь и с ним сто тысяч привиденьев!
Здесь и при всяком удобном случае Суворов не упускал возможности напомнить, кто на самом деле одержал главные победы в этой войне. Впрочем, пока Потемкин был жив, Александр Васильевич в пику ему держал сторону Репнина, но после смерти светлейшего перестал худо отзываться о нем. Суворов отдал должное Потемкину, почтив его память следующими словами: «Великий человек и человек великий: велик умом, велик ростом; не походил на того высокого французского посла в Лондоне, о котором канцлер Бакон сказал, что чердак обыкновенно худо меблируют».
Через месяц после окончания войны с Турцией Россия объявила войну Польше. На протяжении всей турецкой войны Польша, подстрекаемая Пруссией и Францией, сохраняла враждебный нейтралитет. В 1788 году сейм протестовал против прохода русских войск на юг через польские земли; в стране возобновились гонения на диссидентов, были случаи вынесения смертных приговоров. Реформаторская партия выработала новую конституцию (3 мая 1791 г.) — лучшую за всю историю существования Речи Посполитой: с наследственной королевской властью, с сеймом без liberum vetо, с отменой конфедераций. Екатерина II, сдерживая досаду, терпела. Даже Франция советовала Польше быть осторожней с Россией. Но поляки вспоминали недавнее бесцеремонное с ними отношение и кипели негодованием. Раздел Польши целиком приписывали проискам России.
Быстрое развитие революции во Франции изменило позицию Австрии и Пруссии. Прежние предлоги к иноземному вмешательству соединились с противостоянием распространению «адского ученья» и «яда демократического духа», заражавшим Польшу с крайней опасностью для соседей. Король прусский и император австрийский заключили с Россией оборонительный союзный договор, гарантировавший и результаты раздела Польши. С окончанием войны с Турцией у Екатерины II развязались руки, и она смогла подтянуть к границам Польши по просьбе сторонников старины 100-тысячную армию. Пруссаки явились без зова.
