Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тёплой, почти родственной встречи третьегодняшний изгой вовсе не ждал от боярского слуги, когда-то столь сурово снаряжавшего его на заклание.
- Здрав ли твой господин? - спросил он Томилку.
- Здрав-то здрав, да уж долго ли ему здравствовать… - завздыхал кощей.
- Боярыня-то в порубе?
- Сидит уж который день.
- И Петрок сидит?
- Пошто Петроку сидеть? - удивлённо дёрнул плечом Томилка. - Он соборует с господином который день.
- А Мамика, княжеский посольник, в порубе?
- Пошто в порубе? - опять-таки удивился Томилка, - Он наш. Тоже с господином соборует.
- А боярышня? А боярич? - затаил дыхание Род.
- Здравы и лебёдушка наша, и лебедёнок. Тебя поминают который год.
Род, более не говоря ни слова, опрометью бросился в терем, взбежал по знакомой лестнице, миновал знакомые переходы и у боярышниной одрины вновь попал в объятия, но уж девические, и полные крепкие губы прильнули к его щеке.
- Родислав Гюрятич! Ждали-то как! Вевейка сказывала… боярин обмолвился… Улитушка сама не своя…
Это была Лиляна.
- Отпусти к Улите, - бережно высвобождался Род.
- Ой, чуть-чуть повремени, миленький ты наш. Там сейчас… Чуть-чуть повремени, - робко пробовала не отпускать Лиляна.
Юноша нетерпеливо растворил дверь, соображая, что делает не гораздо, суясь без спросу в девичью одрину. Однако то, что сразу увидел, скорее рассмешило и успокоило, нежели смутило.
Сидящая на лавке Улита, положив на колено голову ползающей перед ней Вевеи, наматывала на пальцы рыжие космы своей сенной девушки и дёргала сильно, разом.
- Чемер позвала сорвать, да? - яростно вопила рыжуха.
В лесу Род таким же приёмом лечил Букала от острой поясничной боли, называемой чемером. Наматывал вокруг пальца несколько седых волос занемогшего волхва, дёргал разом или прикусывал их у корня, чтоб хрустнули. Это и называлось чемер сорвать. Однако на сей раз по всему было видно, что боярышня занята не лечением, а наказанием. Это и рассмешило Рода.
На его смех Улита вскинула зелёный взор, обезволенно опустила руки. Обернулся сидевший у окна рослый отрок - вьющиеся русые кудри, белое, как выточенное, лицо, брови, словно угольком подмалёванные, глаза - зелёные самоцветы. Вот так Яким Кучкович! Вот так красавец! Чуть вырос, а как расцвёл! Лишь губы тонкие портят красоту недобротой. Кажется, ему нравилось наблюдать сестринскую расправу.
Вевея же, почуяв избаву, мгновенно бросилась наутёк.
И вот два тела слились в одно, как в лесу на дереве, где скрывались от бродников. И вновь от возлюбленной пахнет мытелью, как в ночных кустах у Чистых прудов. Опять набралась жару в баенке. И желанные щёчки перевёрнутыми раскалёнными блюдечками жгут ему лицо. И родным алым домиком губки тянутся к нему. И глаза зелёными омутами манят утопиться в них…
- Один Бог ведает, как я тебя ждала. Сказывали, убит. Сама жаждала смерти, чаяла, она нас соединит.
Род не мог слова вымолвить. Сердце его, казалось, пробьёт две грудные клетки, чтобы слиться с её трепетно бьющимся сердцем.
- Сестрица, дозволь братца поцеловать, - вернул обоих в обыденную жизнь хрупкий басок Якима.
Улита оторвалась от Рода. Боярич с отроческой мужской силой обнял его и поцеловал в щеку.
- Братца поцеловать! - передразнила Улита. - Скоро этот братец тебе шурином станет.
- Ой ли? - криво усмехнулся Яким. - А Владимирский князь Андрей?
В груди Рода похолодало.
Девушка с укоризной посмотрела на ехидного отрока.
- Не кажись змеёнышем. Или тебе неведомы мои слезы?
Отрок построжал лицом, ласково дотронулся одной рукой до плеча сестры, а другой до локтя названого братца.
- Батюшка над ней сильничал, - объяснил он Роду. - Изошла она слезьми, покуда не покорилась. Твою смерть доказывали и Петрок Малой, и Дружинка Кисляк, да им веры не было. А когда бродяга именем Клочко потонку описал, как тебя в разбойном стане вешали живым и расстреливали из луков, сестрица более месяца лежала в горячке, потом одеревенела, как кукла, и согласилась стать подмужней женой сына половчанки, этого старого обрубка, да вот срамота с Амелфой… Было бы большое несчастье, да меньшее несчастье помогло.
Род ободряюще улыбнулся сникшей Улите и, резко меняя суть разговора, спросил:
- За что тут был застенок бедной Вевее?
- Не бедной, а блудной, - хмуро произнесла боярышня. - Учуяла рыжая срамница, что дом перевернулся с ног на голову, и надумала задать лататы. Томилка её поймал. Надо ведь доискаться, куда намечала путь. Удалось выдавить: во Владимир!
- Норовница[345] жениховствующего Андрея, - пояснил Яким.
Улита подняла взор на избранника своего сердца и, видя его сияющим, сама просияла.
- А где Овдотьица? - спросил Род.
Девушка вновь поникла.
- Овдотьицы не стало в ту зиму, накануне коей и тебя не стало с нами, - отвернулся к окну Яким.
Сумерки густели за слюдяным окном.
- Утопла мамушка наша в Чистых прудах, - тихо вымолвила Улита. - Полоскала белье на мостках, поскользнулась и…
- Петрок с Амелфой её сгубили! - вскочил присевший было на сундук Род. - Я упреждал… я знал…
- За что? За что? - спрашивала боярышня.
Род, колеблясь, оглядел сестру с братом. Тяжело расстраивать ставших самыми близкими людей. Ещё тяжелее скрыть от них правду.
- А старая Варсунофья? - с трудом вымолвил он, - Подкараулили, придавили сосной. За то, что невзначай углядела Амелфу с Петроком в ложне боярыниной на одном одре.
- Не верю в такое, - замахала руками Улита.
- Веришь в черноту души мачехи, так уж верь до конца, - заключил Яким.
- Варсунофья рассказала Овдотьице. Их подслушали, - договаривал Род.
Улита закрыла лицо руками.
Яким поднял указательный палец.
- Вот почему глазун батюшку склоняет бежать не в Киев, а во Владимир к Андрею. С Гюргием у них сговор: породу нашу пресечь, вотчину оставить Амелфе. С суздальским владетелем она продолжит висляжничать[346], глазун же подле неё побоярствует.
- Ты не дорос ещё до таких взрослых мыслей, - остановила брата сестра. - Выдумываешь покруче сказок о страшных чудищах.
Родислав невесело усмехнулся.
- Круты Якимкины выдумки, - произнёс он и добавил весомо: - А нынешняя жизнь, Уля, куда как круче. Овдотьица мне открыла: Петрок, убийца моих родных, бежал в Киев. Оттуда под видом кухаря[347] прислал отравителя. Смерть вашей матушки-боярыни - его грех. А ещё у Ольговича изгой рязанский Владимир истину мне поведал, слышанную от очевидца: Петрок с Амелфой-вислёной в Киеве делил одр, а после сосватал её Степану Иванычу. Вот ныне и рассуди: далека ли от жизни братнина несусветица?
В одрине воцарилось молчание. Улита ходила из угла в угол, хрустя сцепленными пальцами. Яким барабанил по оконнице, с надеждой глядя на свалившегося как с неба названого братца.
Наконец Род к сказанному добавил:
- Петрок подослал в лагерь Гюргия своего обыщика Кисляка. Тот вылгал, будто в порубе с Амелфой и сам Малой. А Степан Иваныч-де готов бежать в Киев к Изяславу. Князь отложил поход. С часу на час нагрянет сюда. Страх что произойдёт!
Улита схватила его сильные руки, как утопающая:
- Родинька, спаси нас, спаси! Совсем не найдусь, что делать…
Род изложил свои замыслы о побеге в Киев. Яким заплескал в ладони. Девушка отпустила юношу.
- Ждите, - приказал он, - Схожу к боярину.
Уходя, он унёс в ушах встревоженный голос отрока:
- Берегись, братец, там злец Петрок!
У двери боярских покоев его остановил громкий разговор.
- Андрей не выдаст своего тестя даже отцу. Ужели надо доказывать? - это басил глазун.
- Недоказуемое как доказать? - скрипел несмазанной глоткой незнакомец. - В черепе у Андрея загадка, а в киевских стенах у Изяслава - заступа. Вот и весь сказ!
- Сбили вы меня с толку оба! - сердито проверещал Кучка.
Тут вошёл Род.
Кучка стоял за своим аналоем, где всегда читывал священную книгу. На сей раз книги не было. Глазун сидел на лавке насупротив. А между ними, расставив ноги, высился красноликий богатырь, будто налитый медью. В нем Род узнал Мамику, виденного однажды в шатре у Гюргия.
Все трое по-разному уставились на вошедшего - Кучка смятенно, глазун испуганно, Мамика непонимающе.
- Ты?.. Кто пустил?.. Как посмел? - задыхался боярин.
- У вас тут полная несторожа[348], - объяснил Род. - Дивлюсь такой беспечности. Вот-вот Гюргий по зову Петрока объявится в Красных сёлах.
- Што ты тут лепишь? - шёпотом возмутился глазун.
- Не леплю, а довожу истину, - спокойно поправил Род. - Или запамятовал, что ономнясь[349] посылал Дружинку Кисляка к князю Гюргию? Дружинка твой доложил потонку, будто с боярыней в порубе сидишь, а боярин с семьёй в Киев метит под щит ненавистного Гюргию Изяслава. Князь в сердцах поход - по боку, сам - сюда. Решил: осиное гнездо за спиной оставлять негоже.
- Владимир Красное Солнышко - Борис Васильев - Историческая проза
- Святослав Великий и Владимир Красно Солнышко. Языческие боги против Крещения - Виктор Поротников - Историческая проза
- Держава (том третий) - Валерий Кормилицын - Историческая проза
- Восемь племен - Владимир Тан-Богораз - Историческая проза
- Держава (том второй) - Валерий Кормилицын - Историческая проза
- Юрий Звенигородский - Вадим Полуян - Историческая проза
- Путешествие к вратам мудрости - Джон Бойн - Историческая проза / Русская классическая проза
- Анания и Сапфира - Владимир Кедреянов - Историческая проза
- Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Александр Солженицын - Историческая проза
- Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва - Виктор Поротников - Историческая проза