Форма входа
Читем онлайн Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах) - Вадим Полуян
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
- К чему клонишь?- насторожился Гюргий. - Кто у меня фальшивый льянец? Или наобум изрёк, ради красного словца?
Суровый самовластец, хозяин легиона тысяч судеб не по высшему предназначению, а лишь по низменным людским законам, величественно снял руки с плеч провидца, как бы лишив его покрова:
- Андрей указывал мне на твоё зеленомудрие. Он прав.
Тут у Владимира Рязанского сами вырвались слова:
- Гюрятич, знаю по походам, не бросается словами.
- Ну так говори! - приблизил Мономашич страшное лицо к усталому лицу недавнего подстражника, - Кто у меня фальшивый льянец?
- Амелфа, - тихо сказал Род.
Тут Гюргий замахал руками:
- Вестимо, кто, как не она? Твоя врагиня! А хвастал, что не мстительный!
- Не мщение ты зришь, а попеченье о твоей персоне, - сказал Род. - Стыд вымолвить, что любострастная Амелфа делит свою плоть между презренным челядинцем и досточтимым князем.
После этих слов не страшно стало Роду, а жалко Гюргия - страдальческая злоба перекосила его некрасивое лицо.
- Вот за такой облог, - прошипел князь, - ответишь… нет, не головой, допрежь того руками и ногами.
И вновь Владимир Святославич подоспел на помощь.
- Успокойся, брат, - попросил он. - Боярин моего отца при мне открыл однажды, что Петрок Малой, его знакомец киевский, имел тайную жёнку. Её звали Амелфой. Боярский отрок сосватал после свою любу Кучке, а блудодействие его осталось в тайне.
Князь отворил дверь и крикнул:
- Позвать вдову изменника боярина Амелфицу и ещё этого… Петрока - как его? - Малого!
В покое долго было тихо. Ни один из трёх, стоящих поособно, не нарушал молчания.
Наконец Гюргий произнёс:
- Тебе, вздыхатель по Кучковне, я не верю на сей раз. - И он с враждой взглянул в сторону Рода. - А коли ты, Владимир, мне такое вылгал!..
- Ежели отцов боярин не соврал, и я не вылгал, - побледнел бывший изгой рязанский.
- Наветов не терплю, - двинулся Гюргий к свету и раскрыл оконницу.
Вошёл Петрок Малой. Род зорко углядел: морщинка на лице у глазуна от губ по подбородку едва заметно дрогнула.
Вошедший ждал, воззрясь на нового хозяина, а на рязанца с Родом не взглянул.
По Гюргию заметно было: он не знал, с чего начать.
- Вели слуге присесть, - попросил Род.
- Присядь, - указал князь на лавку у стола.
- Не смею, - вымолвил Малой. - В твоём присутствии…
- Присядь, - порезче молвил князь.
Петрок присел. Вошла Амелфа.
- А ты, боярыня, присядь насупротив, - уже свободнее распоряжался явно смущённый властелин.
Прелюбодеи сели друг против дружки.
- Вас обвиняют в любонеистовстве и любосластии промеж собой, - пожал плечами князь, всем видом утверждая, что не верит в такую клевету.
- Кто обвиняет, государь? - вскочила грозная Амелфа. - Вот этот выродок? - ткнула она пальцем в Рода. - Да щоб у нёго повылазило! - принялась она ругаться на родном наречии. - Щоб мни спознатысь с бугаем Петроком? Не стыдно тебе, княже, так меня срамить? - произнесла она уже на северном наречии.
- Остудись, - совсем смутился Гюргий, - Посиди молчком.
Дородная красавица присела, дробно застучав ореховым огорлием. Род вспомнил её дар: щепоть боярыни с ядром ореха у своих губ. Опять в его глазах эти орехи, проколотые, как он был уверен, отравленной иглой! Зачем она их не сняла, покинув пыточную? Не успела?
- Облог, - пробормотал глазун. - Злокозненный облог!
- А помнишь ли боярина Микулу Дядковича? - резко вопросил Владимир.
И вновь морщинка дрогнула у рта на подбородке глазуна.
- Не знаю никакого Дядковича.
Род внезапно очутился позади Петрока, возложил руки на лобастую медвежью голову. Глазун рванулся, вскинул кулаки и вдруг обмяк, словно придавленный неодолимой силой.
- Две длани на одном челе, - произнёс Род суровым голосом Букала, глядя куда-то вдаль, в раскрытое окно, - В руках - тайна трава, в челе - тайна отрава, жабья костка, собачья смерть… Месяц таится за облаками, нож таится за голенищем, камень - за пазухой, змея - под колодой… Кто таит, на том горит… Чего стыдимся, того таимся… Нынче тайна - завтра явь… Что тайного в свете, и то все выйдет… Вылети, тайна, из чела на язык, с языка на зубы, изо рта в уши!..
- Живу, - сверхъестественно выдавил из себя, как душу из тела, страшное признание глазун, - живу… с Амелфой… блудно…
Тяжкую тишину прервал хруст разгрызаемого ореха и глухой грохот. Это грохнулась об пол роскошная плоть Амелфы. Она завалилась навзничь с лазоревым лицом. Застучали орехи по половицам, убегая от разорванной нитки. Розовый атлас летника веснушками осыпала ореховая скорлупа.
- Может прийти на мысль, брат, - обратился Владимир к Гюргию, - что ведалец чарами вынудил этого человека оговорить себя, - кивнул он на Петрока, - блудница же сама и второпях покинула сей свет. Волхователь на неё не глядел…
- Велю четвертовать! - пообещал Гюргий глазуну. - Голова твоя возвысится на шесте рядом с Кучкиной у того самого пепелища, где ты усластился грехом. - Князь открыл дверь. - Эй, кто там?
Вошли отроки.
- Этого - в поруб, эту - вон! - указал он на живого и на мёртвую.
- Пусть снимет с окаянной шеи крест моей матери, - кивнул Род на глазуна.
Один из отроков сорвал с Малого серебряную цепку. Выкраденный крест был возвращён.
Когда очистили покой, его хозяин подошёл к Роду:
- Какой награды ждёшь?
Тот низко поклонился:
- Отпусти меня, княже, в лес. Надобно подлечиться.
Князь удивлённо посмотрел на Владимира, как бы приглашая его вместе с собой удивиться, и тут же отвернулся от них обоих. Глядя из открытого окна вниз, где сновала челядь, приготовляя празднества, Гюргий приговорил:
- В лес так в лес. Пусть тебя медведь лечит…
Уже на свежем воздухе, едва уселись в седла, Владимир дал волю своим невесёлым мыслям:
- Тебе легче, ты скроешься, мне ж, как на пытке, созерцать свадьбу своей любавы. - Поскольку Род не отвечал, он опустил беседу с небес на землю: - Скажи, что тебе в путь потребно?
Лесовик, сблизив своего коня с княжеским, попросил:
- Дубовый каюк мне надобен и охотничья справа. - Владимир кивнул. Род, мягко сжав его локоть, присовокупил: - Помозибо, мужественный человек, на твоей великой дружбе!
6
Двадцать восьмой день липеца[354] запомнился Роду на всю его оставшуюся жизнь. В этот день новорождённый город Москов ознаменовывал свои именины двумя пышными свадьбами. Подаренное Рязанским князем судёнышко уносило скитальца от этих свадеб. Дубовый каюк устремился вниз по течению Мостквы-реки, как конь в родимое стойло. Мысли юноши не желали спешить с ним вкупе. Они все ещё были гам, на Боровицком холме. Там перед прибывшими из Владимира новобрачными поставили на свадебный стол куря с калачом и солонку. Там не боярышня, а уже княгиня заменила девичий повенец бабьей кикой. Там подмужняя жена в первую брачную ночь разувала мужа. Там теперь вино выставляют куфами, а не вёдрами, стопками, чарками. Там гремит сплошное плясание и пипелование. Гудцы-скоморохи играют на гуслях, трубах, бубнах, сопелях, сурнах, домрах, волынках, смыках, свирелях… Род видит Улиту в белом платье, свободными волнами ниспадающем долу. Она взмахивает широкими длинными рукавами с затканными золотом наручами. Золотой пояс стягивает её тонкий стан. Узорчатая кайма изумрудным прибоем колышется по подолу. Круглый отложной воротник безупречной белизны напоминает об утерянной девственности. Слюбом[355] или силком празднует она свою свадьбу? А его узничество продлится теперь не сутки и не седмицу. Лето за летом, зима за зимой, и неизбежный венец всему - домовина! Хвойные пирамиды, громоздясь друг на друга, уже готовятся схоронить неудачника. Вот три сосны на яру - свидетели их первой встречи. На тех вон кустах, убежав к реке, увидел он пёстрый лепест тонкого сукна с её золотистого чела, вышитую сорочку с её белых рамен и нетронутых персей, юбку-понёву с её волнующих чресел… А вон низкий пойменный подберег, куда на руках он вынес её с такого же дубового каюка. Род и теперь причалил к этому берегу, спрятал каюк и вышел на ту поляну, где в купальную ночь встретились они с цветом разрыв-травы. Проклятая разрыв- трава! Сумасбродное пожелание стать великой княгиней! А ведь не очень-то сумасбродное… Первый сын Гюргия Ростислав (Род мельком видел его на суздальской тризне) умрёт, как ясно сейчас представилось, года через четыре. Второй сын - Иван Гюргич - уже в могиле. А третий - Андрей! Станет Гюргий великим князем, обязательно сообразно своему нраву пожелает сломать дедовскую традицию: оставит киевский стол не брату, а сыну. И сыном этим будет Андрей! Род попытался его увидеть на киевском столе в Берестове и не сумел. Странно! Должно быть, пережитые муки лишили его напрочь или на время завещанного дара провидения. Зато ложными ощущениями знобит каждый нерв. Род идёт по тому болоту, где, зная нитечку, нёс на руках Улиту, и ощущает недобрый глаз всей своей спиной. Сумерки тяжелит болотный туман. Кто в этом трясинном, глухом краю может наблюдать за ним, разве что лягушки? Вот лесная росчисть старого Букалова новца. Сюда три года назад он привёл Улиту. «Принёс голубу на свою погубу», - пророчески изрёк тогда Букал. Грудь сдавило воспоминаниями. Род не выдержал, в полный голос позвал: «Ули-и-ита-а-а!» Ответом был хриплый смех в лесной чаще. Кто мог смеяться? Леший?
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах) - Вадим Полуян бесплатно.
Похожие на Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах) - Вадим Полуян книги
- Владимир Красное Солнышко - Борис Васильев - Историческая проза
- Святослав Великий и Владимир Красно Солнышко. Языческие боги против Крещения - Виктор Поротников - Историческая проза
- Держава (том третий) - Валерий Кормилицын - Историческая проза
- Восемь племен - Владимир Тан-Богораз - Историческая проза
- Держава (том второй) - Валерий Кормилицын - Историческая проза
- Юрий Звенигородский - Вадим Полуян - Историческая проза
- Путешествие к вратам мудрости - Джон Бойн - Историческая проза / Русская классическая проза
- Анания и Сапфира - Владимир Кедреянов - Историческая проза
- Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Александр Солженицын - Историческая проза
- Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва - Виктор Поротников - Историческая проза
