Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Разве он обещал на ней жениться? – со смехом воскликнула Сарьетта. – Здорово она втюрилась, вот дурища!
Квартал успокоился. До самого закрытия павильона торговки всё сходились группами и разговаривали об утренних событиях, с любопытством заглядывая в колбасную. Лиза избегала показываться, предоставив Огюстине сидеть за прилавком. Днем, однако, она нашла нужным сообщить обо всем Кеню, чтобы какая-нибудь болтливая соседка не нанесла ему слишком грубо удар. Лиза выждала, пока они останутся вдвоем на кухне, зная, что муж любил там бывать и что тут он будет меньше плакать. Она приступила к разговору осторожно, с материнской ласковостью. Но когда Кеню узнал истину, то повалился на доску для рубки мяса и заревел как теленок.
– Ну, бедный мой толстячок, не убивайся так, не то ты захвораешь, – сказала Лиза, обнимая мужа.
Казалось, он выплачет глаза, уткнувшись в ее белый передник; его инертное тучное тело вздрагивало от горя. Он весь размяк, как будто готов был изойти слезами. Когда Кеню смог наконец выговорить слово, он пролепетал:
– Нет, ты не можешь себе представить, как Флоран был добр ко мне, когда мы жили на улице Ройе-Коллар! Он сам и комнату подметал, и стряпал… Он любил меня как родного сына, понимаешь? Он возвращался весь в грязи, усталый до того, что не мог пошевельнуться. А мне было сытно и тепло сидеть дома. А теперь вот его расстреляют.
Лиза стала горячо возражать, говоря, что Флоран вовсе не будет расстрелян. Но ее муж, качая головой, продолжал:
– Все равно я недостаточно любил его. Теперь я могу в этом сознаться. Я питал против него злобу и колебался отдать ему половину наследства…
– Вот еще! Ведь я более десяти раз предлагала ему эти деньги! – воскликнула жена. – Нам не в чем себя упрекнуть.
– О, я знаю, ты добрая, ты бы ему все отдала… А мне было жалко, вот поди ж ты! Это будет мучить меня всю жизнь. Я всегда буду думать, что, поделись я с ним, он не кончил бы плохо во второй раз… Это моя вина, я его погубил!
Лиза стала еще нежнее утешать Кеню, говорила, что не следует возводить на себя поклепы. Она даже пожалела Флорана. Все же он очень виноват. Будь у него в руках деньги, он наделал бы еще больше глупостей. Мало-помалу колбасница внушила мужу, что это не могло кончиться иначе и теперь все почувствуют облегчение. Кеню все еще плакал, вытирая щеки передником, подавляя рыдания, чтобы слушать жену, а потом еще сильнее разражаясь слезами. Он машинально опустил пальцы в кучу фарша для сосисок, лежавшего на доске, делал в нем ямки и с силой месил его.
– Помнишь, как ты плохо чувствовал себя? – продолжала Лиза. – Это оттого, что наши привычки были нарушены. Я очень тревожилась, хотя и не говорила тебе. Я прекрасно видела, что ты худеешь.
– Неужели? – пробормотал колбасник, перестав на минуту рыдать.
– И торговля наша в этом году шла плохо. Нас точно преследовала судьба… Ну перестань, не плачь, увидишь, как все поправится. А тебе следует поберечь себя ради меня и ради нашей дочки. Ты обязан позаботиться о нас.
Кеню месил фарш с меньшим ожесточением. Он снова разволновался, но теперь волнение это было вызвано нежными чувствами, и на огорченном лице Кеню появилась даже слабая улыбка. Лиза чувствовала, что он побежден. Она тотчас позвала Полину, игравшую в лавке, посадила ее на колени к отцу и сказала:
– Полина, ведь твой папа должен быть умницей, правда? Попроси его ласково, чтобы он нас больше не огорчал.
Девочка ласково попросила. Они смотрели друг на друга, обнявшись, громадные, вылезавшие из платьев, – они начинали оправляться от недомогания, которое длилось целый год и только сейчас прекратилось. Широкие круглые лица родителей и ребенка расплывались в улыбке, причем Лиза повторяла:
– Ведь, в сущности, нас только трое, мой толстячок, нас только трое.
Два месяца спустя Флоран был вторично приговорен к ссылке. Эта история вызвала страшный шум. Газеты с жадностью набросились на малейшие подробности, помещали портреты осужденных, рисунки эмблем и шарфов, планы мест, где собиралась вся компания. В продолжение двух недель в Париже только и было толков что о заговоре на Центральном рынке. Полиция сообщала все более и более тревожные сведения; наконец начали говорить, что под всем Монмартрским кварталом были заложены мины. В Законодательном корпусе произошел такой переполох, что центр и правая забыли про злополучный закон о дарственных записях, который недавно вызвал между ними ожесточенный разлад, и примирились. При этом подавляющее большинство подало голос за проект непопулярного налога, и даже предместья не посмели заявить претензии по этому поводу ввиду паники, обуявшей город.
Процесс продолжался целую неделю. Флоран был поражен значительным числом сообщников, которых ему приписывали. Он едва знал шестерых или семерых из двадцати с лишком лиц, сидевших на скамье подсудимых. После чтения приговора ему показалось, что он видит шляпу и невинную спину Робина, медленно удалявшегося с толпой. Логр с Лакайлем были оправданы. Александра присудили к двухлетнему тюремному заключению за то, что он компрометировал себя, как взрослый ребенок. Что касается Гавара, то он, как и Флоран, был приговорен к ссылке. Это было для него ошеломляющим ударом, который поразил его среди последних триумфов во время долгих прений на суде, когда торговец живностью сумел поставить себя на первый план. Истый парижский лавочник дорого поплатился за свою оппозиционную горячность. Две крупных слезы скатились по растерянному лицу этого седовласого мальчишки.
Однажды утром в августе, при пробуждении Центрального рынка, Клод Лантье, слонявшийся, по обыкновению, между прибывавшими возами с овощами, стянув живот красным кушаком, подошел на площади Святого Евстафия к госпоже Франсуа поздороваться. Она сидела на пучках репы и моркови. Ее широкое лицо казалось печальным. Художник был мрачен, несмотря на яркое солнце, которое уже ласкало густо-зеленый бархат капусты, наваленной целыми горами.
– Все кончено, – сказал он, – Флорана отправляют обратно… Пожалуй, он теперь уже в Бресте.
Огородница ответила жестом немой печали. Она медленно развела руками и проговорила глухим голосом:
– Это Париж, это все негодный Париж.
– Нет, я знаю, что это такое: это – скверные люди, – возразил Клод, сжимая кулаки. – Представьте себе, госпожа Франсуа, ведь нет такой глупости, которой они не сказали бы на суде. Помилуйте, дойти до того, чтобы рыться в учебных тетрадях ребенка! Дурачина-прокурор уж размазывал, размазывал эту историю: уважение к невинному детству, с одной стороны, воспитание демагогов – с другой… Я от всего этого буквально заболел. – Клода действительно трясла лихорадка. Съежившись в своем зеленоватом пальто, он продолжал: – Кроткий малый, настоящая красная девушка! Верите, ведь ему сделалось дурно, когда он смотрел, как резали голубей… Я даже рассмеялся от жалости, увидев его между двумя жандармами. Ну, теперь мы уже не встретимся больше; на этот раз он там и останется.
– Надо было послушать меня, – сказала зеленщица после некоторого молчания, – переехать в Нантер и жить там с моими курами и кроликами… Я, видите ли, очень любила господина Флорана, я сразу угадала, что он такой добрый. Мы бы жили вместе припеваючи… Право, это большое горе… Но что станешь делать? Не печальтесь, господин Клод. Приходите ко мне как-нибудь на днях утром кушать яичницу. Я буду вас ждать. – На глазах у нее были слезы. Однако она встала, как мужественная женщина, твердо переносящая невзгоды, и сказала: – Вот тетушка Шантмесс идет покупать у меня репу. Толстуха Шантмесс всегда весела как ни в чем не бывало…
Клод отошел и опять стал бродить по рынку. На горизонте, в конце улицы Рамбюто, белым снопом всходил день. Солнце рассыпало на крыши золотые лучи, разливало потоки света, касавшиеся уже мостовой. И Клод почувствовал пробуждение веселья под звонкими сводами Центрального рынка, в квартале, переполненном горами снеди. То была как бы радость выздоровления, приятная суета людей, которые чувствуют, что с них свалилось наконец невыносимое бремя, давившее им
- Король в Желтом - Роберт Уильям Чамберс - Разное / Ужасы и Мистика
- Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты - Гастон Леру - Зарубежная классика / Исторические приключения / Разное / Ужасы и Мистика
- Пробуждение - Кейт Шопен - Зарубежная классика
- Русская революция от Ленина до Сталина. 1917-1929 - Эдуард Халлетт Карр - История / Разное / Прочая научная литература / Прочее
- Центральный парк - Вальтер Беньямин - Разное / Культурология / Науки: разное
- Пират - Аргирис Эфтальотис - Разное
- Кашпар Лен-мститель - Карел Матей Чапек-Ход - Зарубежная классика
- Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов - Хорхе Луис Борхес - Зарубежная классика / Разное / Поэзия
- Ромео и Джульетта (Пер. Т. Щепкина-Куперник) - Шекспир Уильям - Зарубежная классика
- Аватара - Теофиль Готье - Разное / Ужасы и Мистика