Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И, так как ни один из нас не уступает другому, дело может обернуться смертоубийством". Выслушав, из-за чего между ними возникла распря, синьор Гавардо сказал: "Не хотите ли вы, приятели, возложить на меня рассмотрение вашей тяжбы, ибо я найду способ одновременно удовлетворить всех троих?" На это они в один голос ответили, что принимают его предложение, и поклялись свято держаться того, что будет решено дворянином. Убедившись в их добрых намерениях, дворянин произнёс: "После того, что вы единодушно изъявили готовность отдать себя в мои руки, желая, чтобы я был единственным судьёй вашей тяжбы, я требую от вас только двух вещей: во-первых, чтобы вы отдали кольцо в мои руки, и затем, чтобы каждый из вас сам по себе придумал и совершил поступок такого рода, в котором показал бы на деле, что он законченный лодырь, и кто по истечении двух недель выкинет что-нибудь наиболее несообразное и бесполезное, тому и стать собственником кольца". Три приятеля согласились с решением мессера Гавардо и вручили ему кольцо.
Достигнув Рима, они разошлись кто куда, и каждого из них поглощала забота о том, как бы выкинуть, по мере возможности, такое коленце, которое доказало бы, что он законченный лодырь, и было достойно немеркнущей славы и неизгладимой памяти. Обжора нашёл для себя хозяина и поступил к нему в услужение. Тот, придя однажды на базарную площадь и купив фиг первого сбора, которые созревают в конце июня, передал их Обжоре, наказав ему держать их у себя, пока они не придут домой. Обжора, который был величайшим плутом и к тому же прирождённым чревоугодником, всё так же следуя за хозяином, взял одну из отданных ему на сохранение фиг и потихоньку, не торопясь, съел её. И так как она пришлась ему очень и очень по вкусу, прожорливый плут, прибегая к той же уловке, съел ещё несколько фиг. Продолжая ублажать свою жадность, бездельник, в конце концов, сунул в рот чрезмерно большую фигу и, страшась, как бы хозяин этого не заметил, перекатил её языком в дальний уголок рта, как это проделывают обезьяны, и изо всей силы сжал губы.
Обернувшись случайно назад, хозяин увидел следовавшего за ним Обжору, и ему показалось, что его левая щека сильно распухла; всмотревшись ему в лицо, он убедился, что она и вправду очень раздулась. На вопрос, что с ним случилось и почему он так распух, Обжора, словно немой, ничего не ответил. Хозяин немало этому удивился и сказал: "Открой рот, чтобы я мог посмотреть, что с тобой приключилось, и тем лучше оказать тебе помощь". Но негодник не пожелал ни открыть рта, ни заговорить. И чем больше хозяин старался заставить его открыть рот, тем крепче бездельник стискивал зубы и тем плотнее его закрывал. Попытавшись несколько раз заставить его открыть рот и увидев, что все его усилия бесполезны, хозяин, дабы не случилось беды, отвёл Обжору в ближнюю к тому месту цирюльню и, указав на него цирюльнику, сказал так: "С этим моим слугою, маэстро, сегодня приключилась какая-то чертовщина: как вы видите, у него распухла щека, да так, что он ни слова не говорит и не в состоянии открыть рот. Боюсь, как бы он, чего доброго, не задохнулся".
Цирюльник ловко ощупал щеку и спросил Обжору: "Что ты чувствуешь, братец?" Тот ничего не ответил. "Открой рот!" - приказал цирюльник. Обжора не шелохнулся. Видя, что делу не поможешь словами, цирюльник взял в руки кое-какие свои инструменты и стал пытаться открыть с их помощью рот, но, орудуя ими и так и сяк, не смог всё же добиться того, чтобы плут пожелал открыть рот. Цирюльнику показалось, что это медленно нараставший нарыв и что теперь он созрел и вот-вот прорвётся, и он сделал Обжоре надрез на щеке, дабы нарыв как можно лучше очистился. Но плут Обжора, который всё слышал и всё понимал, продолжал стоять на месте, как вкопанный, и не издал ни звука, оставаясь неколебимым, как покоящаяся на прочном основании башня. Цирюльник стал давить и сжимать щеку, дабы увидеть, что именно вытекало из раны, но вместо сукровицы и гноя из неё вытекала чистая и здоровая кровь с частичками фиги, которую Обжора так и не выплюнул изо рта. Увидев фигу и раскусив плутню Обжоры, хозяин приказал его вылечить и, когда тот поправился, прогнал его взашей.
Сопляк, который был не меньшим лодырем, чем Обжора, растратив несколько бывших у него медяков и, из-за своей любви к праздности, не находя никого, к кому бы он мог пристроиться, бродил по городу, попрошайничая, от двери к двери и ночевал то под тем, то под другим портиком, а порой и в лесу. Случилось так, что этот бездельник в одну из ночей добрёл до развалин какого-то дома. Войдя внутрь, он наткнулся на навозную кучу, на которую было накидано немного соломы. На ней он кое-как и улёгся, причём туловище его было на верху кучи, а раскинутые ноги свисали вниз, и, одолеваемый дремой, мгновенно заснул. Немного спустя налетел ужасающий ветер с неистовым ливнем и поднялась такая страшная буря, что казалось, будто пришёл конец света, и всю эту ночь, не переставая, лил дождь и сверкали молнии. И, так как в пристанище Сопляка была прохудившаяся кровля, дождевая капля, проникая сквозь отверстие в ней, падала прямо на его глаз и, в конце концов, разбудила спящего, но он продолжал всё так же неподвижно лежать.
Несчастный из-за непроходимой лени, разлитой во всём его теле, не пожелал ни убраться с этого места, ни оберечься от настигшей его опасности, но, скованный своим предательским и неколебимым упрямством, подставлял по-прежнему глаз губительной капле, которая долбила его подобно тому, как если бы то был жёсткий и бесчувственный камень {144}. Капля, непрерывно спадавшая с крыши и долбившая ему глаз, была настолько студёной, что ещё до наступления дня горемыка Сопляк на этот глаз окривел. Поднявшись утром не так чтобы очень уж рано, дабы промыслить себе пропитание, Сопляк обнаружил, что ничего им не видит, но, подумав, что он всё ещё спит и ему это приснилось, поднёс руку к здоровому глазу и протёр его, после чего понял, что другой глаз и вправду потерял зрение. Тут он прямо возликовал: что бы с ним ни случилось, ничего не могло бы доставить ему большей радости и большего удовольствия, ибо теперь он уверился в том, что, из-за своей доблестной лени, обеспечил себе кольцо. Умишко, который вёл не менее праздную жизнь, чем оба его приятеля, успел за это время жениться и взял в жёны женщину, нисколько не уступавшую ему в лености и прозывавшуюся Бедовиной.
Однажды вечером после ужина, когда они с женою сидели у двери их дома, чтобы подышать свежим воздухом, так как стояли знойные дни, Умишко проговорил, обращаясь к жене: "Бедовина, затвори дверь, пора отправиться спать". На это она ответила: "Затворите сами". Тут между ними начались препирательства, и ни тот, ни другая не желали затворить дверь. Умишко предложил: "Бедовина, давай заключим условие: кто первый заговорит, тому и затворить дверь". Женщина, которая была лентяйкою от природы и упрямицей по своему нраву, согласилась на это. И, так как и Умишко и Бедовина одинаково нежили свою лень, они не решались нарушить молчание, чтобы не допустить оплошности и в наказание за неё не затворить двери. Славная женщина, которой наскучило безделье и вынужденное молчание и которую клонило ко сну, оставила мужа в одиночестве на скамье и, сбросив юбку, легла на постель. Немного спустя по улице мимо их дома проходил направлявшийся домой слуга одного дворянина, и случилось так, что фонарь, который он нёс, погас. Увидав, что дверь их домишка стоит нараспашку, он вошёл в него и крикнул: "Эй, кто там есть? Дайте мне огонька!" Но никто не откликнулся.
Пройдя немного дальше, слуга наткнулся на Умишко, с открытыми глазами лежавшего на скамье. Слуга ещё раз спросил у него огонька, но тот ничего не ответил. Решив, что Умишко спит, он схватил его за руку и принялся встряхивать, говоря: "Эй, братец, что с тобою творится? Отвечай-ка!" Но Умишко не потому, что и в самом деле заснул, а из опасения допустить оплошность и в наказание затворить дверь, так и не пожелал раскрыть рот. Шагнув немного дальше, слуга увидел слабый свет, проникавший из крошечной комнатки, и, войдя в неё, нашёл Бедовину, одиноко лежавшую на постели. Он окликнул её и несколько раз хорошенько встряхнул, но, страшась допустить оплошность и в наказание затворить дверь, она не пожелала ни шевельнуться, ни вступить в разговор. Увидев, что она красива и в теле и к тому же молчит, как пень, слуга потихоньку примостился возле неё, извлёк свой слегка заржавевший кинжал и сунул его в жаркий кузнечный горн. Но Бедовина, хоть и видела вблизи себя мужа, безмолвно и терпеливо перенося происходившее с нею, позволила юноше вкусить от неё всё, какие тот пожелал, удовольствия.
Когда слуга ушёл, уже поздно вечером, Бедовина встала с постели; направившись к двери, она нашла мужа, который не спал, и с упрёком сказала ему: "Вот это мужчина! Вы оставили на всю ночь дверь открытою, вы позволили посторонним мужчинам разгуливать по нашему дому и нисколько не воспротивились этому. Да это ничуть не лучше, чем дать вам напиться из рваного башмака". Тут лентяй Умишко поднялся на ноги и вместо ответа жене сказал: "Поди, дурёха, затвори дверь. Вот я тебя и поймал! Ты хотела заставить меня затворить, да обмишурилась. Так-то упрямцы сами себя и секут". Поняв, что она забылась и проиграла мужу, и, так как был уже поздний час, Бедовина поспешила запереть дверь и в сопровождении своего рогатого мужа отправилась спать. Пришёл назначенный срок, и все три приятеля предстали перед Гавардо. Выслушав про уже известные вам подвиги каждого и рассмотрев их доводы, он не пожелал выносить решение, считая, что под сводом небесным едва ли найдутся ещё трое лодырей, которые могли бы сравняться с этими. Взяв в руку кольцо, он бросил его на землю, произнося: "Кто его поднимет, пусть тому оно и достанется".
- Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди - Классическая проза
- Недолгое счастье Френсиса Макомбера - Эрнест Миллер Хемингуэй - Классическая проза
- Снега Килиманджаро - Эрнест Миллер Хемингуэй - Классическая проза
- Зеленые глаза (пер. А. Акопян) - Густаво Беккер - Классическая проза
- Золотой браслет - Густаво Беккер - Классическая проза
- Обещание - Густаво Беккер - Классическая проза
- Сфинкс без загадки - Оскар Уайльд - Классическая проза
- Молочная пища - Шолом Алейхем - Классическая проза
- Бен-Гур - Льюис Уоллес - Классическая проза
- Легенда об Уленшпигеле - Шарль Костер - Классическая проза