госпожа фон Бредова. Мать и дочь резко сели в постелях и удивленно уставились друг на друга при свете лампы, которую Ева забыла погасить. Они обе видели сны, обе видели их об одном и том же человеке, но какими же разными эти сны были!
– О, бедный мальчик! Какой ужасный сон! Как жалко его, ведь он был так добр к тебе, – пробормотала Бригитта.
Ева отвечала ей сонным голосом:
– Это действительно сон! Но он очень хороший: Ханс Юрген играл в пятнашки с курфюрстом, а потом они стали закидывать друг друга румяными яблоками…
– Сон предвещает беду Хансу Юргену, – проговорила мать.
– Нет, благо, – отвечала Ева.
Они поспорили еще некоторое время, пока окончательно не осознали комичность ситуации. Тут уж им обеим не удалось удержаться от смеха. А потом они еще долго болтали, и Ева поведала матери о том, что рассказал ей Ханс Юрген, пока они шли домой с фермы: как он встретил странного охотника, оказавшегося курфюрстом, и многое другое. Вскоре Бригитта мирно уснула, улыбаясь во сне, а Ева тихонько поцеловала ее. Затем, улыбнувшись, она легла и накрылась одеялом с головой.
Глава двадцатая
Два разных пробуждения
– Скажи, что ты думаешь, – обратился курфюрст к своему спутнику, когда они проезжали через еловый лес.
Небольшая свита отстала, повинуясь его сигналу. Был ранний утренний час, туман еще только начинал рассеиваться, обещая погожий день.
– Вы хотели исправить то плохое, что совершили. Но…
– Продолжай. Сейчас нам никто не мешает, а я в настроении тебя выслушать.
– Вы, должно быть, полагаете, что нет большой разницы, что слушать: крики дятла, сойки или вороны – так почему бы не послушать Ханса Юргена?
– То, что я думаю, это мое дело. Я хочу услышать твое мнение.
– Ну, господин курфюрст, вы же знаете, что я думал о вас до того, как узнал, что встреченный мною охотник – это вы.
– Я избавлю тебя от повторения. Но что ты думаешь теперь?
– Вы приехали, поскольку сильно опозорили моего дядю. Я не верю, что вы просто заблудились на охоте и нашли нас случайно.
– Юноша, ты обвиняешь своего курфюрста во лжи?
– Нет, просто в городе при дворе принято говорить не то, что думаешь. Это каждый знает.
– А что, если именно по этой причине я и приехал в Хоен-Зиатц? Мы сейчас находимся не при дворе, а среди благословенного леса, на воле. Ты не должен скрывать свои мысли.
– Если кто‑то кого‑то обидел, а потом обидчик приходит в дом своей жертвы, ест за ее столом и спит в ее покоях… Я не знаю, возможно ли таким образом исправить совершенное.
– Ты вырос среди медведей? Разве ты не знаешь, в чем разница между сюзереном и вассалом?
– Кожа у одного и второго чешется одинаково, к тому же вассал не хуже сеньора знает, что такое честь.
– Представь себе, что ты находишься на моем месте. Так получилось, что ты обидел вассала, чужого тебе человека, и ты испытываешь желание загладить свою вину. Что бы ты стал делать? Подумай.
– Действительно, вам тяжело. Но, если бы я кого‑нибудь несправедливо отринул от себя, я сделал бы все, чтобы вернуть его обратно, даже если бы это было не по закону, я обращался бы с ним как с владыкой, как бы ни было мне тяжело при этом, что бы ни говорили люди…
– Подумай, Ханс Юрген, не сделал ли я больше того, о чем ты говоришь?
Ханс Юрген задумался:
– Да, именно так вы и поступили. Именно поэтому вы отправились в наш лес почти без сопровождающих, вошли в наш дом и переночевали там без свиты. У вас не было никакой необходимости оставаться на ночь. Если бы вы поели и выпили на закате, то отлично добрались бы до Гольцова, где Роховы приняли бы вас намного лучше, чем мы. Но вы остались, чтобы продемонстрировать нам свое доверие. Однако лично для меня этот ваш жест не так уж и важен, поскольку каждый ребенок знает, что мы не могли вас убить, более того: ни один волос не мог упасть с головы нашего гостя. Я сам стоял у ваших дверей на страже всю ночь. То, что вы сделали, похвально, но теперь вы ждете, что все мы должны падать ниц от удивления и неожиданности, переполняясь чувством благодарности по отношению к вам. Вот такие у меня мысли по этому поводу.
Иоахим некоторое время ехал молча.
– Ты думаешь, что я не благодарен тебе за твои слова?
– Возможно, но как же странно все устроено на свете! Кто‑то встречает в жизни обиды и притеснения: я говорю о дяде и обо всей нашей семье. Кажется, что притесняющий должен лишиться покоя, поскольку несправедливо обидел честных людей. Однако выходит чаще всего наоборот: обидчик даже получает удовольствие. Священнослужители все равно гарантируют ему райские кущи, благодарят его и превозносят за благородство и великодушие, вне зависимости от того, каким человеком он был. А тот, кого оскорбили, должен сдержать свою боль и сделать вид, что он удивлен, счастлив и благодарен, что все обернулось именно так. Вот какое странное разделение существует в этом мире.
Курфюрст молча смотрел на юношу. Казалось, он хочет спросить, может ли Ханс Юрген что‑то ему предложить.
– Хотел бы ты быть курфюрстом?
– Не знаю, – произнес Ханс Юрген. – Сначала я должен был бы научиться.
– Нас никто не учит. Как Господь дает, так оно и есть!
– Все же, думаю, хорошо, что Бог не дал мне этого. Пожалуй, мне меньше всего хотелось бы оказаться на вашем месте.
– Стало быть, ты больше не завидуешь тому удовольствию, которое я, как ты считаешь, испытываю, обижая хороших людей или когда люди меня хвалят и мною восхищаются?! Признаюсь тебе: есть и другие вещи в моей жизни, которым не приходится завидовать.
Какое‑то время они ехали в полном молчании.
– Ты хорошо умеешь читать чужие мысли, – снова начал Иоахим. – И, наверное, мечтаешь: вот бы нашелся кто‑то, кто прочитал бы твои!
Ханс Юрген вздрогнул и покраснел. Он думал о том, что окружающие и не предполагают у него наличие собственных мыслей. Ему очень не хотелось бы, чтобы курфюрст заглядывал ему в сердце.
– Теперь я могу сказать еще и о том, что означает румянец на твоем лице. Хотя ты стоял на страже у моей двери, пока я спал, а сейчас сопровождаешь меня и обнажишь свой меч, если на меня кто‑нибудь нападет, но в глубине души ты расстроен и думаешь о том, как бы это
