и эпидемии…
18. Вотская область
В области голодает 62 °/о. Настроение на почве голода обостряется…[321]
* * *
Усугублялась и общая экономическая и политическая обстановка в стране. Железнодорожный транспорт был разрушен и едва справлялся с объемами перевозок в «голодные» районы. Города мерзли из-за нехватки топлива. Останавливались фабрики и заводы. Раскручивалась спираль инфляции. Росла безработица. Расширялась волна забастовок и отказа от выхода на работу. Сотни и тысячи рабочих покидали ряды коммунистической партии. В воинских подразделениях зрело недовольство, а кое-где вспыхивали волнения. В крестьянской массе царило настроение подавленности и страха перед возможной голодной смертью. Росло недовольство изъятием обязательного продналога, действиями продотрядов, подчистую вывозивших хлеб.
В обществе нарастало ощущение безысходности и приближающегося краха. Казалось, у государства исчерпаны все возможности, и ничто не может дать надежды на спасение. Вопрос стоял так: либо будут найдены средства для закупки продовольствия, либо голод спровоцирует социальный взрыв, и страна погрузится в пучину нового хаоса с неминуемым последствием – полным распадом целостного государства.
Правящие круги реально оценивали сложившуюся ситуацию и лихорадочно искали путь к спасению. В критической обстановке зимы – весны 1922 г. надежду на спасение увидели в бывшей церковной, а теперь национализированной, собственности, традиционно считавшейся значительным состоянием. Предварительные подсчеты, сделанные тогда же, обнадеживали в том, что в действующих православных храмах, монастырях и молитвенных домах хранятся, в пересчете на серебро, 525 тыс. пудов ценностей. А каждый фунт серебра мог спасти от голодной смерти семью из пяти человек.
Вряд ли сегодня можно с уверенностью назвать того, кто первым публично высказался за изъятие ценностей из действующих культовых зданий. Но еще в ноябре – декабре 1921 г. об этом, как о возможном шаге, говорили верующие, духовенство и отдельные епископы из голодающих районов, а поддерживали их крестьяне, рабочие и красноармейцы в относительно благополучных районах. Откликаясь на подобного рода настроения, 9 декабря 1921 г. ВЦИК специальным постановлением разрешил «религиозным управлениям и отдельным религиозным обществам верующих» производить денежные и продовольственные сборы в пользу голодающих. Специальные инструкции, выработанные совместно представителями органов власти и религиозных организаций, предусматривали возможность пожертвования предметов культа, находившихся в пользовании общин.
Справка Наркомфина «О состоянии на 1 февраля 1922 г. золотого фонда и о лежащих на нем обязательствах».
Не позднее 14 февраля 1922
[РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1.Д. 1372. Л. 8]
Патриарх Тихон в воззвании от 6 февраля 1922 г., кстати, одобренном и распространенном с ведома Политбюро, информируя паству о достигнутом компромиссе между властью и церковью в борьбе с голодом, призвал жертвовать не только продукты, но и церковные ценности, не имеющие богослужебного употребления.
Воззвание патриарха Московского и всея России Тихона (Беллавина) к пастве с призывом помочь голодающим. 6 февраля 1922 [РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 244. Л. 30–31]
Призыву патриарха последовали многие и многие архиереи, как в голодающих районах, так и на относительно благополучной территории, стремясь выстроить отношения, с одной стороны, с верующими, а с другой – с властями. Духовенство говорило о помощи голодающим во время богослужений. Священники и епископы сдавали в фонд Помгола личные драгоценные предметы. В храмах собирались деньги, продукты и все, что могло помочь голодающим.
Однако усилия такого рода не давали надежды властям, что будут собраны во всероссийском масштабе достаточные средства для спасения голодающих.
Еще в конце 1921 г. Троцкий считал, что без изъятия всех и полностью церковных ценностей из действующих храмов и молитвенных домов не обойтись. В письмах к Ленину он говорил об этом как о задаче, к которой требуется подготовиться «политически с разных сторон» и поэтому не настаивал на ее немедленном осуществлении. К началу же февраля 1922 г., по его разумению, время пришло. В телеграмме в адрес Президиума ВЦИК он пишет: «Мне кажется необходимым сейчас же подготовить постановление Президиума ВЦИК о порядке изъятия и учета церковных ценностей, о порядке их сосредоточения и об установлении им особого государственного счета со специальным назначением на нужды голодающих (хлеб, семена, орудия труда и пр.)»[322]. 23 февраля Президиум ВЦИК принимает, а 26 февраля публикует Постановление (декрет) о порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих, которое обязывало местные органы власти в месячный срок «изъять из церковных имуществ, переданных в пользование групп верующих всех религий по описям и договорам, все драгоценные предметы из золота, платины, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа, и передать в органы Наркомфина со специальным назначением в фонд Центральной комиссии помощи голодающим» [323].
Неожиданное для религиозных организаций решение ВЦИК в кратчайший срок изъять ностью из культовых зданий ценности уже несло в себе предпосылки к конфликту между государством и верующими. Однако больнее всего оно ударяло по Российской православной церкви, руководство которой считало, что между правительством и церковью к тому времени был достигнут определенный компромисс в вопросе об изъятии, и церковь выступает в качестве партнера государства, добровольно жертвуя церковные ценности ради спасения людей.
25 февраля патриарх Тихон, узнав о постановлении ВЦИК, в письме М.И. Калинину призывает отказаться от этого решения, чреватого, по его мнению, непредсказуемыми последствиями. И добавляет, что, если не будет ответа, он оставляет за собой право разъяснить верующим в особом послании позицию церкви в связи с действиями властей[324]. Долгое время оставалось неизвестным, как отреагировал на него Калинин, показывал ли кому-либо из членов Политбюро? Но в ходе изучения фондов ВЦИК в ГА РФ было выявлено заключение А.Н. Винокурова, заместителя председателя ЦК Помгола, на письмо патриарха Тихона [325]. В нем письмо патриарха расценивалось как не заслуживающее какого-либо серьезного внимания, а мнение патриарха о якобы достигнутом договоре с государством по вопросу изъятия церковных ценностей характеризовалось как «недоразумение», поскольку и «договариваться» было не о чем – церковное имущество было национализировано декретом от 23 января 1918 г. и лишь находилось в пользовании церковных общин. Очевидно, Калинин либо удовлетворился такой информацией и не отреагировал должным образом на обещание патриарха обратиться с разъяснениями к пастве, либо посчитал, что обращение патриарха не приведет к каким-либо серьезным последствиям. А, может, все дело и во временном аспекте: письмо Тихона во ВЦИК, Винокурову, поступило 27 февраля, когда постановление об изъятии опубликовано и «забрать назад» его уже было невозможно. Калинин с заключением Винокурова ознакомился 28 февраля, когда патриарх подготовил и передал к распространению свое послание на принятый декрет
