у меня рос и вырос уже довольно большой, крепкий и острый. Мало того что его информаторы его (а заодно и меня) подставили, так это, как выяснилось на следствии, вообще изначально была ментовская прокладка. Я, как узнал, сгоряча хотел даже предъявить Калине, но все же сдержался, понимая, что он и сам был не в курсах. Короче, взяли нас с поличным, и — прости, прощай богемная жизнь поэта, — здравствуй, родная зона с кентами и ментами!
Ладно, дело прошлое, но связь с Калиной я поддерживал, а он походу вообще меня за кента держал. Откинулся он с полгода назад и, как заслуженного сидельца поставила его братва за общаком смотреть, а это, я вам скажу, означает большое доверие со стороны общества, люди абы кого на такое дело не поставят. Так-то, конечно, несмотря на мой на него зуб, Калина — бродяга[2] уважаемый. А при нем, по идее, еще должна быть пара человечков со стволами, но когда я в прошлый раз к нему заходил, их не было. Они появились только через час или что-то около этого, Калина сказал, что послал их за бухлом и продуктами. А это значит, что если сегодня я приду в это же время, все будет так же. Тогда я зашел к нему спонтанно, никто вообще об этом не знал, да я и сам не собирался. Никто даже не знал, что в это время я был в Сергиевом Посаде, я тогда рванул туда по просьбе матери, навестить мою приболевшую двоюродную сестру. У нее как раз муж умер, и мама очень беспокоилась, она Тане после смерти ее матери, родной сестры моей, практически вместо мамы стала. Я, если честно, особых родственных чувств не испытывал, Таня была на восемь лет старше меня, и близких отношений у нас с ней никогда не было. Особенно, учитывая, что она училка, завуч в школе, а я…, ну, вы в курсе. Из разных слоев общества мы с ней, и общий язык находить было трудно. Но родня есть родня, я ей денежек немного вез в поддержку на первое время, мне не жалко, чего-чего, а денег я не жалел никогда. А жила сеструха не очень далеко от тихого домика в известном переулке, вот я перед отъездом (я тогда в столице кантовался) и решил заглянуть на огонек. Поэтому как там все сейчас устроено, знал заранее.
Конечно, решив ломануть общак, рисковал я очень сильно, если хоть как-то когда-то вскроется это дело, я, считай, покойник. Причем, гарантированно, думаю, и в Мексике найдут, если что. Понятно, если найдут, а-ха!
Но в прошлый раз, кроме самого Калины, меня никто не видел. Может, потом он кому и говорил об этом, но это потом. Если все пройдет нормально, никакого «потом» для него не будет. Гарантией тому служил лежавший сейчас в рюкзаке ПБ 6П9[3], уже несколько лет дожидавшийся своего часа в укромном месте. Еще в девяностые мне подарил его один из бригадиров, с которым мы вместе когда-то чалились на малолетке. Никто о нем не знал, да я и сам никогда им не пользовался, и до этого дня не собирался, так — на всякий пожарный. А вот, гляди ты, вспомнил, думая о том, что бы такого мне еще учудить в прошлом. Додумался, блин, сам в ахере, но кровь забурлила, адреналин попер, это ж такое, на что далеко не каждый решится. Да и я никогда мокрушником не был, если, конечно, не считать Лялю, но ведь это было не в первом прошлом, да и кто такой тот Ляля? — Так, прыщ мелкий. Тут же мне предстояло завалить уважаемого бродягу, пойти против всех понятий, поставить себя не только против закона государства, но и против закона воровского. И это, ох, как будоражило кровь!
Если кто-то подумает, что я, типа пошел против каких-то своих идеалов, то херню подумает. Никаких идеалов (кроме идеала своей выгоды) у уголовника нет и быть не может по определению, а вся эта муть про воровское братство, блатную романтику и прочая хрень — это для засирания мозгов у малолеток и мужиков, чтобы в общак охотнее отделяли. Не, мы, конечно, придерживаемся понятий, но исключительно потому, что нам это выгодно. Если бы это было невыгодно, поверьте, все блатные срать бы на эти понятия хотели. Я уже говорил об этом, повторю еще раз: понятия нужны для того, чтобы держать мужиков в узде, а самим жить относительно неплохо там, по ту сторону колючей проволоки. Бандит всегда только сам за себя, одинокий волк, в стаю сбивается исключительно на время, чтобы ловчее было делюгу провернуть, если одному никак. И кто этого быстро не понял, тот самый последний мудак, которого вслух хвалят, а про себя над ним смеются.
А вот и Сергиев Посад! Выйдя на станции, я, не торопясь, купил в ларьке большую шаверму (или шаурму, не обратил внимания, как она здесь называлась). Таня, конечно, покормит, вот только, помня прошлый раз, мне есть у нее не хотелось. Там будет что-то такое, совсем невкусное, сеструха, честно говоря, не умеет вкусно готовить, а шаверму я люблю с тех пор, когда она только в наших краях впервые появилась, то ли в девяностые, то ли еще в конце восьмидесятых, когда самые первые ушлые кавказские и среднеазиатские коммерсы стали повсеместно ей торговать. Сел на лавочку и не торопясь ее схавал, запивая «Байкалом» из стеклянной бутылки (никакого спиртного перед делом!), и разглядывая текущую мимо пеструю толпу отъезжающих, приезжающих и встречающих. Потом достал пачку «Честера», обнаружившуюся в кармане, и так же неторопливо выкурил сигарету. И только после этого пошел к сеструхе.
* * *
У Тани, впрочем, долго я не задержался, передал деньги, попил чаю, посочувствовал, да и пошел, сказав, что дел по горло. Она меня и не держала, говорю же, близки мы с ней не были никогда. Сходив на дорожку в туалет, достал пистолет из рюкзака и засунул его за ремень сзади, глушитель же отдельно положил в карман. С глушителем он был длинноват, чтобы носить его за ремнем. Стрелок из меня тот еще, но тогда, в девяностые, под руководством того бригадира, что мне ствол презентовал, научился его разбирать — собирать, да по бутылкам в лесополосе за городом пострелял от души. Так что помнил, куда и как нажимать, а большего и не требовалось, стрелять я собирался в упор. Обойма была полная, все восемь патронов, так что должно хватить с запасом,
