валятся и валятся пачками. Господи, Энди! Как ты можешь что-то там говорить, когда у него самого «какого черта»? И кроме того…
— Рой, — голос ведущего, как скрип гвоздя по стеклу. — Вы согласны с тем, что сказал Энди?
А что сказал Энди? Какого черта?
— Воздержусь и оставлю это на его совести.
Может, сработает? У Роя тестостероновые пробки в ушах. Он ничего не слышал. Только себя.
— То есть вы так не считаете, и вам было легко с Энди всегда?
— Почему было? Мне и сейчас с ним легко. Трудно — это когда ищешь причины отказаться от чего-то. Если действительно чего-то очень хочешь, трудности не имеют значения…
Глоток бульона. Материнское молоко, с которым Энди дал ему жизнь. Глоток абсолютного счастья, когда все потеряно, и жизнь проиграна. Наивысшее счастье. Голое. Прозрачное. Лишенное примесей. Наверное, так приходит смерть, когда душа становится легкой-легкой. Рой испытывал разные категории счастья, но это… Оно было один раз. Только один раз. Мгновения, которые остались навсегда.
Сил не было. Ныло раздробленное колено, и тело превратилось в тянущий вниз камень. Рой хотел моргнуть, но не смог открыть глаза. Он слышал, как Энди сбежал по лестнице. Легкие веселые шаги. Усталость выбралась из укрытия, чтобы накинуть на измученное тело сонную органзу′. Он не совсем уверен, но, кажется, так ловят и крадут нимф. Это не может быть адом. Это не может быть раем. Это другой мир. Двенадцать измерений, как в зазеркалье. Мир, в котором каждая клетка, каждый волос обостренно чувствует вину, которую за что-то окружают прощением. Это мир, в котором каждое клеточное ядро, захлебнувшееся в этой вине, кто-то бережно наполняет любовью.
Сквозь сон Рой ощущал, как Энди гладит его по волосам. Пальцы едва касались кожи, и сквозь нее проливалось тепло. И слова. Тихие. Нерешительные. «Ты поправишься… Обязательно поправишься… Я обещаю… Я мечтал о тебе все эти годы… Я выжил, потому что думал о тебе…» Рой слышал, но не верил. Это слишком. Этого не может быть. Он бредит, заменяя реальность нереальностью. Так не бывает. Так не может быть. Пусть не может, но ему нравится. Нравится на минутку оказаться там, где не может быть. Первый раз за все время он заснул спокойно. Легкая пушинка, которая, покачиваясь, опускается в теплую ласкающую глубину. Выше остался уровень сознания, подсознания, неосознанного. Сто восемь ступеней вниз, только и они остались далеко позади. Ни сновидений, ни ощущений, ничего. Вакуум.
Маккена очнулся от чего-то, чего он давно не испытывал, и что было крайне необычно для него сейчас. Ему было хорошо. И не просто хорошо, а хорошо и спокойно. Он не сразу опознал себя, потому что ничего не болело, словно ощущения были отдельно от сознания, а сознание отдельно от тела. Кажется, он позабыл, как выполнять безусловные жизненные процессы и потому едва смог открыть глаза. Мир вокруг показался каким-то другим. Кто-то, словно хорошенько вымыл его, тщательно оттерев в уголках, и теперь он сох на утреннем солнце. Раздвинутые шторы, раскрытые ставни, и так чудесно пахнет политой травой. Энди смотрел в окно, скрестив на затылке ладони. Маккена прищурился. Свет резал глаза. Первая мысль — они прекрасны оба. Он и солнце. Солнечный ангел. С легкими прозрачными крыльями. Господи! Они при нем! Почти такие же, как тогда! В прошлой жизни. На двадцать втором этаже. Только уверенные и сильные. И тело… Уверенное и сильное. Проступает линия позвоночника, чуть искривляясь на пояснице, тренированные мышцы и ямочки на плечах. Рой рассматривал парня и боялся, что его взгляд грубо спугнет мгновение. Татуировка на четвертом позвонке. Р. Г. М. Его авторское клеймо, словно поставленное на произведение искусства. И это когтястое крылатое чудовище на руке, словно недремлющий страж охраняющее вход в его мир.
Рой смотрел на Энди, и с каждой минутой возвращалась тяжесть. Возвращалась боль. Его собственная. Энди. Она тянула ужас, и Рой почти видел, как рвется его мир. Зачем? Зачем Энди здесь? Мир мутнел, словно кто-то последовательно закрывал полупрозрачные занавеси. Одна. Вторая. А Энди там, по ту, другую их сторону. Третья. Они горячие и влажные. Слезы. Человек. Человечек. Прошел не семь, а семьдесят кругов ада, чтобы сейчас стоять здесь? И крыльев нет. Они лишь голографическая память. Мираж воспоминания. Их и не может быть, потому что он падал не только двадцать два этажа и две ступени, а еще двадцать два этажа вниз. Он продал каждую клетку своего тела не один раз. Сотни раз.
Я все еще люблю его. И это после сорока шести этажей падения?
Энди обернулся.
— Я не слышал, как ты проснулся, — улыбается, и губы со шрамом перестраиваются в открытую улыбку. — Как ты?
— Как-то.
Это неправда, потому что не может быть правдой.
— Это лучше, чем никак. Я сейчас. Пройдет совсем чуть-чуть времени, и ты будешь бегать, как резвый жеребенок.
— Скорее, ползать, как старая дохлая кляча.
— Это не ко мне точно, и раз я здесь, то и не к тебе тоже. Верь мне.
— Энди, почему ты…
— Здесь? Потому что нужен тебе. По крайней мере, мне так кажется. Проверим?
Парень не дождался ответа и побежал в гостиную. Те же легкие шаги. Рой ведь уже слышал их. Значит, это не сон. И все остальное… Тоже? Энди вернулся быстрее, чем Маккена успел додумать последнюю мысль.
— Смотри! — весело воскликнул мальчишка. — Человечество изобрело уникальную вещь!
— Что это?
— Это — ложка, а это — банка. Совместим одно с другим и с тобой, и все будет шоколадно! Предлагаю тебе не вникать в инструкцию по использованию этого набора, а лишь открывать рот, закрывать и глотать. Даже жевать не нужно.
— Энди…
— Смотри-ка, что тут написано. Пюре из кабачков с брокколи для детей от пяти месяцев. Это как раз для тебя! И порция солидная. Семьдесят пять грамм. Надеюсь, ты не объешься.
— Ты издеваешься надо мной?
— Помилуй. Я же не тварь какая-нибудь глумиться над лежащим ослабевшим человеком. Давай, Рой. Ну, пожалуйста.
— Зачем тебе все это?
— Зачем мне все это? — мечтательно повторил Энди. — Действительно, зачем мне все это? Что это?
— Такая развалина, как я.
— Где-то я слышал, что у ценителей прекрасного очень высоко котируются старинные вещи. Разве не престижно, когда в доме такой раритет? Сейчас чуть подремонтируем, и вновь будешь, как новенький.
Настроение Маккены соскользнуло вниз, словно по склону, отполированному маслом. Он ведь всегда был… Именно, ключевое слово «был». Его статуя… с банкой брокколи… лучше сдохнуть сразу.
— Энди, пошел ты со своей брокколи, — Рой отвернулся.
Он хотел подняться, но не смог. Черт! Возится в простынях, словно баба, запутавшаяся в подоле. Энди хотел помочь, но только вызвал приступ нового раздражения.
— Вчера ты не стеснялся просить помощи. Что-то изменилось за ночь? Хотя, без разницы. Неизменен только твой дурной характер.
— Ты из меня посмешище хочешь сделать, насколько я понимаю?
— Зачем же? На тебя и без особых усилий посмотришь и оборжешься. Давай так. Встанешь, окрепнешь, тогда и возбухай, а пока… Давай, Рой! Тебе надо есть. Не хочешь же ты, в самом деле, чтобы я сплевывал тебе эту несчастную брокколи, как заботливая утка.
— Дай руку, — преодолевая себя со страшным скрипом, произнес Маккена. — Спущусь вниз. Буду кофе.
— Не будешь, Рой. По-любому, не будешь. Кофе — для взрослых мужчин, а не для безрассудных мальчишек, играющих со спичками в луже бензина. Засунь поглубже все свои дурацкие принципы. Можешь оставить только дивный характер. Без него никак. Имидж. Ешь эту жратву, ибо ничего другого я все равно не предложу. И еще одно. Не заставляй меня вывалить ее тебе на голову, иначе, клянусь, я точно сделаю это.
Просить помощи Рою, все же, пришлось. Вернее, не просить, а принять. Хотя… Выбор небогат. Либо с помощью Энди доползти до ванной, либо обмочиться, не сходя с места. Здравый рассудок все же включился, и Маккена выбрал первое. Когда он кое-как справил нужды, появился парень с табуреткой.
— Раздевайся, — совершенно безразлично произнес он. — Предваряя вопрос, отвечаю. Ты воняешь.
Маккена хотел что-то сказать, но Энди опередил:
— Знаю, что ты чувствуешь. Проходил. Раз уж тебе второй раз повезло, прими это и живи. Иноходцы — обычно сильные и красивые мустанги. Тебе придется над этим поработать. Я лишь могу немного помочь. И еще одно. Завтра нам предстоит ехать на консультацию, а сегодня сдавать анализы, почти не вставая с кровати. Стив договорился. И раз уж с тобой произошла такая печаль, и ты выжил, не заставляй
