бумагой.
Вечером все наши, т. е. генерал и оба штаба, бригадный и полковой, собрались на нашей половине ужинать и пить чай. В штабе бригады уцелел как-то после Мукдена большой самовар. И вот он теперь появился на столе утешать нас. Я, конечно, изображал хозяйку и разливал всем чай. Оживленно беседовали за чаем и все больше об одном: что-то теперь делается дома?..
Мне Господь послал такую радость, что я мог пропоститься всю Страстную неделю: как раз в конце 6-й недели я получил сразу 4 посылки от доброй Александры Сергеевны[72] и в них оказались грибы, маслины, сушеные фрукты. Вот спасибо-то!
Не веселое было пробуждение мое 16 апреля. Шум сильного ветра ясно доносился до моего слуха. Вскочил я, оделся и прямо бегом в рощу. Смотрю – гнутся, скрипят деревья; ветер – буря: и если так будет до вечера, то церковь ставить немыслимо. Где же тогда мы будем служить завтра Светлую заутреню? Фанз нет. Теряюсь! Ну, что Бог даст!
16–21 апреля
Великая суббота, 2 часа дня. Ветер все усиливается: надежда на религиозное торжество окончательно уходит. Да и не на одно религиозное: кажется, и разговляться придется сухарями. Давно уже послали в Харбин купить куличей. Но вот до сих пор посланные не вернулись. А сегодня с чаем мы доели последний кусок черного хлеба.
Все-таки наварили кур и даже накрасили яиц: солдаты умудрились. Краски, конечно, нет, но они набрали красной китайской бумаги, положили ее в котел и хорошо вскипятили. Получилась красная масса. В нее опустили яйца. И вот во всем отряде появилось утешение – красные яйца.
Уже 7 часов вечера. Буря продолжается. Идем с Михаилом в эскадроны освящать пасхи, т. е. то, что они приготовили. Но везде ожидают: вот-вот привезут разговенье. А его все нет и нет.
Из 11-й батареи меня провожали все офицеры и долго говорили о красоте нашего богослужения; причем один офицер магометанин признался, что так любит наши религиозные напевы и знает их, что долго был даже регентом военного церковного хора.
Еще раз таким образом пришлось убедиться, какого утешения и духовного наслаждения лишают себя многие русские люди, не посещая церковных служб и не изучая священных наших напевов. Если магометанин любит наше богослужение, то как же должен бы любить его христианин, если бы, отбросив преступную небрежность в делах веры, он со вниманием и усердием отнесся к обрядам и уставам своей родной матери Церкви!
В 20.30 вернулись мы домой. В душе мучительный вопрос: где же будем прославлять Воскресение Христово? Буря продолжается; а фанза, в которой живем мы и генерал, слишком мала.
Вдруг у меня блеснула мысль. Во дворе нашем стоит довольно большой глиняный сарай с окнами. В нем устроилась теперь наша бригадная канцелярия. Иду туда. Действительно, человек до 100 легко поместится; а все остальные воины могут стоять на дворе: вынем окна, и со двора все будет слышно и даже отчасти видно, так как в сарае-то свечи не будут гаснуть. Спрашиваю писарей:
– «А что, если у вас мы устроим богослужение?»
– «Очень приятно, батюшка. Мы сейчас все уберем и выметем», – отвечают.
– «Ну, вот спасибо! Так начинайте чистить, а я через час приду».
Как будто тяжесть какая упала с души, когда нашел я это место. Конечно, литургии служить нельзя: слишком грязно и тесно. Но мы постараемся облагообразить все, насколько возможно; и хоть Светлую заутреню отслужим не в темноте.
Работа закипела. А я побежал в свою фанзу: надо ведь было устраивать у себя пасхальный стол для всех нас.
Стол довольно длинный мы раздобыли. Скатертью обычно служат у нас газеты. Но нельзя же так оставить и на Пасху. Я достал чистую свою простыню и постлал ее на стол. Затем в центре положил черный хлеб, присланный нам из 6-го эскадрона, прилепил к нему восковую свечу – это наша пасха. Рядом положил 10 красных яиц, копченую колбасу, которую мы берегли про черный день еще от Мукдена, да поставил бутылку красного вина. Получился такой пасхальный стол, что мои сожители нашли его роскошным.
В 10 часов я пошел в свою «церковь». Там уже все было убрано. Принесли походную церковь; развесили по стенам иконы; на столе поставили полковую икону; везде налепили свечей, даже на балках, а на дворе повесили китайские бумажные фонари, пол застлали циновками. И вышло довольно уютно.
Пришел в фанзу, сел на кан… Смешанное чувство наполнило сразу душу: и радостно, и невыразимо грустно. Почему грустно?
Слишком назойливо лезло в голову сравнение настоящего с прошлым; и воспоминания прямо давили. Хотя с другой стороны велика милость Божия к нам грешным, что и так-то устроились.
К 12 часам ночи «церковь» наша и двор наполнились богомольцами всего отряда. Солдаты были все в полной боевой амуниции на всякий случай: война!.. Я облачился в полное облачение, раздал свечи генералу, офицерам и многим солдатам, взял в руки сделанный из доски трехсвещник, и наша убогая церковка засветилась множеством огней. Вынули окна. И чудное пение пасхальных песней понеслось из наших уст. Каждение я совершал не только в церкви-сарае, но выходил и на двор, обходя всех воинов и возглашая:
– «Христос воскресе!»
– «Воистину воскресе!», – раздавалось дружно в ответ.
А как чудно пропели все «Воскресение Христово видевше, поклонимся святому Господу Иисусу»!
Нет… Утешения религии, право, так сильны, что заставляют забывать обстановку и положение, в которых находишься. Эх, как жаль, что не имею писательского таланта, чтобы описать это наше ночное богослужение! С каким чувством все мы христосовались!
Окончилась заутреня. Убрали мы свою церковь. Иду в фанзу. Вошел, взглянул на стол и глазам своим не верю: стоят 2 кулича, сырная пасха, красная писанка, сахарные яйца. Господи! Да откуда же это взялось?
Оказалось, во время заутрени приехал из Харбина наш офицер Гуров и привез мне из Орла посылку, в которой находились все эти блага. Только сырную пасху он купил в Харбине.
Итак, наше смирение вознаградилось: собирались разговляться черным хлебом, а Господь прислал настоящую пасху. Слава Ему и благодарение добрым людям!
Разговелись, попили чайку и к 3 часам уже улеглись. В 7 часов утра я проснулся и мысленно похристосовался со всеми близкими сердцу, которые в этот час там, далеко, хотя и в грешной, но все же милой России, прославляют Воскресшего Христа.
Весь день продолжалась буря. Часов с 8 утра присоединился еще и дождь, так что я просидел все время в фанзе.
В понедельник 18 апреля Ксенофонта отправили с церковной двуколкой обратно в Юшитай на соединение с дивизионным
