Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И, распалившись, они затеяли нескончаемый спор, причём пре Папиро, не желая отступать перед доводами юноши, повернулся к тем, кто сидел за столом, и сказал: "Скажите, братья и сыновья мои: когда в ночное время у вас происходит что-нибудь важное, когда спешно требуется кого-нибудь исповедать, причастить или совершить какое иное таинство, необходимое для спасения души, не обращаетесь ли вы не медля к священнику?" - "Разумеется, так". - "И что прежде всего вы делаете? Не стучитесь ли к нему в дверь?" - "А то как же!" - "И не говорите ли вы после этого: "Поскорее, поскорее, мессер, поднимайтесь с постели и приходите поскорее дать святые дары больному, который при смерти?" Крестьяне, которым на это возразить было нечего, подтвердили, что всё, что он говорит, чистая правда. "Итак, - сказал пре Папиро, - священник по-латыни именуется отнюдь не presbyter, но prestule {165}, и никак не иначе, потому что он поспешно приходит помочь больному. Впрочем, хочу, чтобы на первый раз твоя ошибка была тебе прощена. Но, сделай милость, скажи, как по-латыни постель?" Пирино мгновенно ответил: "Lectus, torus" [166]. Услыхав этот ответ, пре Папиро сказал: "Ах, сын мой, ты впадаешь в непростительную ошибку, и наставник твой учил тебя заведомой чепухе". И повернувшись к отцу Пирино, проговорил: "Когда усталый вы возвратились с поля домой, Джанотто, то, поужинав, не говорите ли вы: хочу лечь отдохнуть?" - "Конечно", - отозвался Джанотто.
"В таком случае, - заключил священник, - постель прозывается reposorium" {167}. Все как один подтвердили, что это, и вправду, так. И Пирино, который насмехался про себя над священником, не смел противоречить ему, опасаясь прогневить родичей. А пре Папиро, продолжая, спросил: "А как будет стол, за которым едят?" - "Mensa" [168], - ответил Пирино. Тут пре Папиро обратился ко всем собравшимся: "Ну и ну, до чего же без толку потратил Джанотто деньги, а Пирино - время! Ведь в латинских словах и грамматических правилах он несведущ, как новорождённый, ибо стол, за которым едят, носит название gaudium [169], а не mensa, поскольку, пока человек сидит за столом, он пребывает в радости и веселии". Всем присутствовавшим это разъяснение пре Папиро показалось заслуживающим похвал, и всякий выразил священнику горячее одобрение, считая его необыкновенно учёным и образованным. На свою беду, Пирино был вынужден уступать невежественности священника, ибо его собственные кровные родичи отняли у него возможность отстаивать свою правоту.
Между тем пре Папиро, видя, что окружающие столь щедро расточают ему похвалы, напыжился и распустил хвост, точно павлин, и, изрядно повысив голос, сказал: "А как по-латыни кошка, сын мой?" - "Feles" [170], - ответил Пирино. "Ах, козлище, - возразил священник, - она называется saltagraffa, потому что, когда ей протягивают хлеб, она стремительно прыгает, накидывается на него лапою, хватает его когтями и сразу же убегает" {171}. Деревенские жители были исполнены изумления и восхищения и внимательно вслушивались в бойкие пояснения и разъяснения пре Папиро и всё больше и больше укреплялись во мнении, что он, и впрямь, учён, как никто. Вернувшись снова к вопросам, священник промолвил: "А как зовётся огонь?" - "Ignis" [172], - ответил Пирино. "Как это ignis"? - сказал на это священник, и, обернувшись к собранию, продолжал: "Если, братья мои, вы принесли домой мясо с намерением его съесть, как вы с ним поступаете? Не приготовляете ли его в пищу?" Все ответили утвердительно: "Так вот, - заключил отважный священник, - огонь называется по-латыни не ignis, а carniscoculum [173]. "Но, скажи мне, Пирино, а как зовётся вода?" - "Lympha" [174], - ответил Пирино.
"Горе мне с тобой, да и только, сын мой! - воскликнул пре Папиро, - что ты мелешь? Тёмной скотинкой отбыл ты в Падую и такой же скотинкой воротился оттуда". И повернувшись к собравшимся, священник проговорил: "Да будет вам ведомо, братья мои, что опыт - учитель и наставник во всём без изъятия и что вода зовётся не lympha, а abundantia [175], ибо, если вы пойдёте к реке, чтобы набрать воды или напоить ваших животных, там воды сколько хочешь, и посему говорят, что там её abundantia" {176}. Слушая священника, Джанотто стал как помешанный и всей душой горевал, что зря потерял время и пустил на ветер деньги. Заметив, что Джанотто впал в мрачное настроение, пре Папиро проговорил: "Я бы хотел напоследок услышать от тебя, мой Пирино, как будет по-латыни богатство, после чего мы положим конеп нашим вопросам". Пирино ответил: "Divitiae, divitarium" [177]. - "Ах, сын мой, ты заблуждаешься и впадаешь в непростительную ошибку, ибо оно зовётся sostantia {178} так как поддерживает существование человека".
По завершении славного пиршества и экзамена пре Папиро увёл Джанотто в сторону и сказал ему так: "Мой добрый и старый приятель Джанотто, вы и сами можете без труда понять, сколь малых успехов добился ваш сын, учась в Падуе. А посему вот мой совет: больше не посылайте его обучаться наукам, дабы он не тратил попусту время, и вы - деньги, а буде вы поступите по-иному, то непременно раскаетесь в этом". Ни в чём таком совершенно не разбираясь, Джанотто принял на веру слова священника: приказав сыну снять городскую одежду, он облачил его в дерюжное платье и послал ходить, как прежде, за свиньями. Увидев, что невежественность Папиро взяла над ним верх, поскольку он был лишён возможности спорить с ним, и не потому что ему нечего было сказать, а дабы не волновать и не сердить родичей, глубоко почитавших священника; увидев себя к тому же превратившимся из школяра в свинопаса, Пирино затаил в душе нанесённое ему оскорбление и распалился таким гневом и яростью, что, в конце концов, надумал отметить за своё столь позорное унижение.
И судьба ему в этом явно благоприятствовала, ибо, направляясь однажды на выгон пасти свиней и проходя мимо дома священника, он увидел принадлежавшую тому кошку и так ловко приманил её хлебом, что она тут же попалась в его цепкие руки. Найдя затем пропитавшуюся салом паклю, он привязал её к хвосту кошки, после чего поджег паклю и выпустил на свободу кошку, которая, почувствовав, что к её хвосту что-то крепко привязано, а также жгучий огонь у зада, вихрем понеслась в дом и, проникнув через лазейку под дверью в комнату по соседству с тою, где спал пре Папиро, объятая страхом, забилась под лежанку, на которой было много льняного белья. Через несколько мгновений затлели и занялись льняное белье, лежанка, а затем и вся комната. Убедившись, что дом пре Папиро Скицца горит и что погасить огонь уже невозможно, Пирино принялся во весь голос кричать: Prestule, prestule, surge de reposorio et vide, ne cadas in guadium, quia venit saltograffa et portavit carniscoculum et nisi sucurras domum cum abundantia, non restabit tibi substantia" [179]{180}.
Пре Папиро, который всё ещё покоился на своём ложе и крепко спал, проснулся от пронзительного крика Пирино и, как говорится, весь обратился в слух, стремясь разобраться, кто кричит и чего ради кричат, но он не понял ни слова из обращённых к нему Пирино, так как успел начисто позабыть им же самим придуманные слова. Между тем огонь распространялся по всему дому и набирался силы; ему только и оставалось, что вломиться в ту комнату, где спал священник, когда пре Папиро, наконец, пробудился от сна и увидел, что весь его дом объят пламенем. Вскочив с постели, он бросился заливать огонь, но время уже было упущено, так как всё жарко пылало, да и сам он едва спасся от гибели. Так-то, лишившись преходящих и бренных благ, пре Папиро остался при своём вопиющем невежестве, а Пирино, сторицею отметив за нанесённые ему обиду и оскорбление и отделавшись от опёки над свиньями, постарался возможно скорее вернуться в Падую, чтобы возобновить прерванные было занятия, и, в конце концов, стал человеком, весьма и весьма прославленным своею учёностью.
После того как Виченца закончила свою презабавную сказку и все в один голос выразили ей горячее одобрение, Синьора приказала, чтобы она прочла и полагающуюся загадку, и Виченца, под ещё не умолкший смех присутствовавших, прочла нижеследующее:
Предмет, лишённый жизни, всё же яСкрываю некий дух - без чувств, без воли:Меня ударят - падаю стеня,Хотя совсем не ощущаю боли.Ногами и руками бьют меня,Швыряют взад, вперёд - о злая доля!Я не запятнан никаким грехом,Со мной же поступают, как с врагом.
Увидев, что никто не понимает её тёмной и замысловатой загадки, Виченца мило и с похвальною скромностью развязала завязанный ею узел: "Внимательно прослушанная вами загадка означает не что иное, как большой мяч, который сам по себе мёртв и бездушен, но, будучи надут, наполняется духом; играющие руками и ногами толкают его туда и сюда, и все его гонят прочь от себя, точно он - смертельный их враг". Фьордьяна, которой было предназначено жребием повествовать в эту ночь последнею, поднялась со своего места и весело проговорила: "Синьора, я бы испытала немалое удовольствие, если б синьор Ферьеро Бельтрамо со всегдашней своей готовностью услужить оказал мне любезность, которой обязал бы меня навеки". Услыхав, что его называют по имени и от него ждут любезности, Бельтрамо промолвил: "Синьора Фьордьяна, вам повелевать, мне - повиноваться. Итак, приказывайте всё, что вам будет угодно, и я постараюсь полностью удовлетворить ваше желание". Услыхав благоприятный ответ, девица сначала рассыпалась в благодарностях за доброе отношение к ней и вслед за тем молвила: "Я не попрошу у вас ничего иного, синьор Ферьеро, кроме того, чтобы вы рассказали за меня сказку - ведь подошла моя очередь повествовать". Выслушав столь смиренную и скромную просьбу, синьор Ферьеро сначала в учтивых, как обычно, словах стал отнекиваться и отговариваться, но вскоре, почувствовав, что и сам склоняется душою к тому, чтобы её исполнить, и все собравшиеся желают того же, смягчился и произнёс такие слова: "В угоду вам, синьора Фьордьяна, и всему этому почтенному обществу, я готов сдаться и уступить, но если вы не получите от меня того, чего страстно хотите и к чему всей душою стремлюсь также я сам, вините тогда не меня, слабое и не приспособленное для такого дела орудие, но себя самое, ибо только вы - первая и главнейшая причина этого". И произнеся настоящее предупреждение, он положил своей сказке начало и стал рассказывать таким образом.
- Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди - Классическая проза
- Недолгое счастье Френсиса Макомбера - Эрнест Миллер Хемингуэй - Классическая проза
- Снега Килиманджаро - Эрнест Миллер Хемингуэй - Классическая проза
- Зеленые глаза (пер. А. Акопян) - Густаво Беккер - Классическая проза
- Золотой браслет - Густаво Беккер - Классическая проза
- Обещание - Густаво Беккер - Классическая проза
- Сфинкс без загадки - Оскар Уайльд - Классическая проза
- Молочная пища - Шолом Алейхем - Классическая проза
- Бен-Гур - Льюис Уоллес - Классическая проза
- Легенда об Уленшпигеле - Шарль Костер - Классическая проза