Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И при каждой очередной неудаче, когда очередная история сходила на нет или я видела, что она ни к чему не приведет, мне являлся с новой силой – или с прежней силой – призрак Томаса, вернее, с новой силой начинало работать мое воображение. И в этом нет ничего странного, поскольку так оно обычно и происходит: если человек, которому мы поверили, не оправдал надежд или связанные с ним иллюзии вдруг рассеялись, мы ищем защиты в том, что уже не может нам в защите отказать, потому что право на отказ осталось в прошлом. И нас мало волнует, если в прошлом тоже не все шло гладко, тоже случались огорчения, недоразумения и горькие обиды, если все тогда закончилось печально и непонятно чем, иначе говоря безрадостно. То, что необратимо ушло в прошлое, всегда уютней, чем вялое настоящее и сомнительное будущее. Беды, испытанные в прошлом, кажутся все более далекими и мнимыми. То, что когда-то уже случилось, ничем нам больше не грозит и не выбивает почву из-под ног, как всегда неясное будущее. Да, о прошлом мы вспоминаем с грустью, но без страха. Уже пережитые страхи приглушены временем и даже служат нам опорой, поскольку снова переживать их не придется.
После очередной неудачи я невольно и, если угодно, вопреки доводам рассудка (а кто из нас порой не пренебрегает доводами рассудка?) опять возвращалась вроде бы к последней надежде: тело Томаса найдено не было, достоверных свидетельств так и не появилось, а значит, Тупра ошибся в своих прогнозах, когда заверял меня: “Вам не придется строить догадки до конца своей жизни”. Конец моей жизни, возможно, еще далек, а я все эти годы продолжала строить догадки. Правда, только время от времени, и особенно после очередного разочарования. Но тогда мне вспоминались и другие слова Тупры, те, что он произнес, стараясь не дать мне окончательно пасть духом и по возможности приукрасить положение дел: “Том может завтра войти в эту дверь, такое тоже нельзя исключать”. Однако одно завтра сменяется другим, и непременно наступает следующее – это и хорошо и плохо: хорошо, потому что помогает утром проснуться и встать с постели, а плохо, потому что лишает сил и потом заставляет весь день ждать, когда же он, этот день, закончится. Я даже пыталась внять сочувственным советам Тупры и напоминала себе, что до меня подобных историй были тысячи и мой случай – не исключение: я думала о женах тех моряков, которые не возвращались годами, о женах солдат, которые сбежали с поля боя и боялись вернуться, о женах тех, кто попал в плен или был взят в заложники, о женах потерпевших катастрофу или исчезнувших без следа путешественников. Всегда были женщины, которые остаются одни и ждут, каждый вечер смотрят на горизонт, надеясь различить вдали знакомую фигуру, и говорят: “Сегодня нет, сегодня опять нет, но, возможно, завтра – да, наверное, завтра”.
В одном Тупра был прав: этим женщинам что-то непременно подсказывало, стоит сохранять надежду или пора с ней расстаться. Нужна она им или нет, не слишком ли они от нее устали, не убивает ли надежду растущее равнодушие и обида на пропавшего – за то, что он уехал, рискуя жизнью, как Улисс и многие другие, которые сели на корабль, поплыли к Трое и год за годом осаждали город, открыв собой длинный список пропавших без вести – в литературе, а значит, и в реальности. Существует лишь то, что нам рассказывают, то, что удается рассказать. “И таким образом можно забыть то, что хочется забыть”. Но прежде всего Тупра оказался прав в другом: “Конечно, процесс будет долгим, не похожим на стрелу, летящую прямиком к цели; будут как рывки вперед, так и повороты назад, будут блуждания по закоулкам”.
Так оно и было на самом деле: всякий раз, когда я отвлекалась или бралась строить какие-то планы, всякий раз, когда появлялся достойный любовник, стрела забвения набирала скорость и вроде бы должна была вот-вот достичь цели, не меняя траектории полета. Образ Томаса начинал бледнеть, и во мне росла обида: зачем он выбрал такую нелепую судьбу, почему предпочел вести двойную жизнь, вечно разлучавшую нас, пока не превратился в осенний лист, который кружится на ветру, а потом неизбежно падает? И тогда я ненавидела его и проклинала. И тогда я хоронила его. А вот если стрела вдруг меняла направление – когда любовник не оправдывал надежд и я снова чувствовала себя одинокой, – мне приходилось возвращаться назад и начинать весь путь заново – путь воспоминаний, путь тоски, терпения и пустого ожидания. И меня преследовало неотвязное сомнение: “А если он не умер? А если он однажды появится, потому что ему будет больше негде скрываться или он не будет знать, где преклонить голову? Возвращаются только тогда, когда не знают, куда еще податься”. Я старалась воспроизвести в памяти его лицо и с печалью понимала: чем больше я пытаюсь представить себе Томаса, тем бледнее становятся его черты и тем труднее зримо их восстановить, – я смотрела на фотографию, чтобы они обрели четкость, ту обманчивую четкость, которая проявляется лишь благодаря особому свету, особому углу зрения и особому мгновению. Но как только я закрывала альбом, воображение отказывалось мне подчиняться, а без помощи воображения никогда ничего не добьешься. Даже когда что-то происходит прямо сейчас, тоже требуется воображение, только оно дает событиям объемность и по ходу дела учит нас отличать достойное памяти от недостойного.
По привычке я каждый день заходила в его кабинет и с грустью оглядывалась по сторонам. Именно здесь он работал, возвращаясь домой, здесь
- Номер Два. Роман о человеке, который не стал Гарри Поттером - Давид Фонкинос - Русская классическая проза
- Вечера на хуторе близ Диканьки - Николай Гоголь - Русская классическая проза
- Роман с Постскриптумом - Нина Васильевна Пушкова - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Стройотряд уходит в небо - Алэн Акоб - Исторические любовные романы / Короткие любовные романы / Русская классическая проза
- Лекарство против морщин - Александр Афанасьев - Криминальный детектив / Русская классическая проза / Триллер
- Тряпичник - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Две сестры - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Между небом и землей - Марк Кляйн - Русская классическая проза / Ужасы и Мистика
- Смерть в живых образах - Mortemer - Русская классическая проза / Ужасы и Мистика / Науки: разное