родник, пробивающийся на поверхность. В нем отражались солнце и звезды, но стены колодца были плохо укреплены камнями, и с каждым годом все больше песка и земли сыпалось в воду, пока источник не иссяк. Звезды больше не отражаются в нем, а ведро не черпает из него влагу. Но верный своему долгу хранитель колодца все продолжает опускать в него ведро и доставать песок, надеясь найти источник жизни. Дядя, я буду зачерпывать песок из твоего источника, из твоей груди!
Господин Гётц мысленно призвал на помощь всех ангелов и своего святого покровителя. Остекленевший взгляд больного, казалось, проникал в его грудь, а также в желудок.
– Вы думаете, что живы, но вы все уже мертвы. Вы дышите, но ваше дыхание дает лишь застой, а застой – это смерть. О, посмотри на свое тело: какое оно большое, какие гигантские у тебя конечности!.. А где же ты держишь свою душу? Она исчезла, как крупица соли, брошенная в котел с кашей. Ты хотел бы похвалиться, что без греха, но не делай этого, ибо даже грех лучше небытия. Ты не грабил вдов и сирот, не хулил Бога и святых Его, не лжесвидетельствовал и не оставлял людей без дома, на улице. О, если бы ты делал все это, было бы лучше, чем не делать ничего. Ты мог бы искупить свой грех, и чем тяжелее он был бы, тем большую благодать ты бы снискал. Тогда, может быть, в тебе вспыхнул бы божественный свет и ты возродился бы из руин святым.
Готтфрид фон Бредов – и вдруг святой?! И все же Гётц готов был пообещать этому бледному визитеру все что угодно, лишь бы только освободиться от хватки больного, которого трясло, как в лихорадке.
– Дядя, дядя! Даже грех не прижился в тебе. Как пламя, которое не нашло себе пищи среди камней, он не смог зацепиться за что‑нибудь живое. Ты дожил до дня, когда солнце напрасно восходит над тобой, птицы напрасно поют для тебя, напрасно звонят колокола. Гром Божий прокатился над твоей головой и застал тебя спящим. Встань, посмотри на себя и спроси: кто я? Кусок земли, которому придали человеческую форму. Ты чувствуешь боль, но ведь даже червь корчится, когда ему больно. Ты радуешься, но моя собака тоже прыгает вокруг меня от радости. Но куда же делась твоя бессмертная душа? Ты ешь, пьешь, говоришь, сражаешься, защищаешь свое тело одеждой, а душа спит. Несчастный, как длинна нить твоей жизни, а куда же деваться мысли, когда тело обратится в прах?! Ищи в ночной темной пустыне маленькие огоньки. Я взял три или четыре. Ах, какая огромная пустыня позади тебя, и нет в ней ни одного огонька! Если разбудит тебя звук труб, напрасно откроешь ты глаза, поскольку не увидишь света. Твой разум рассыпается, и нет у тебя проводников, нет идей, ведущих тебя в вечность. Я разбужу тебя, мой бедный дядя. Я буду зачерпывать, сверлить, резать, вырезая тебя ножом из безжизненной массы…
– Иисус! Мария! Святой Иосиф! – воскликнул хозяин замка, когда племянник протянул к нему руки. Рыцарь сидел, крепко втиснутый между столом и стулом, он даже не смог бы выхватить своего меча. Да и кому нужен меч, если предстоит борьба с тем, кто требует твою душу!
Однако упоминание святых имен, должно быть, все же помогло. Внезапно рядом с бледным призраком появился кто‑то черный. Этот некто вид имел самый малопривлекательный: лицо его было измазано копотью, волосы свисали, как у кобольда, выскочившего из-под земли. Часть этой земли осталась на ладонях. Он крепко обнял больного сильными руками и произнес:
– Юнкер, вы все еще слабы, вам надо в постель!
В следующее мгновение бело-черные видения исчезли из поля зрения.
Полуденное солнце ласково светило в открытую дверь, во дворе кудахтали куры, а гусь с любопытством выглядывал из-за крыльца. Двое, находившиеся в зале, смотрели друг на друга. Это были господин Гётц фон Бредов и его слуга Каспар. Поскольку никто не пришел, чтобы освободить его из кузницы, Каспар был вынужден освободить себя самостоятельно. Он не сумел выломать дверь, запертую госпожой, и решил пойти другим путем, прорыв себе путь под ней. Возможно, он мог бы сделать это быстрее, потому что был силен как бык, но у него имелись причины не особо торопиться.
– А теперь скажи мне, Каспар, что это вообще такое? – проговорил Гётц, стряхивая с плеч своего слуги последний комок земли.
– Да вот, – ответил тот, почесывая за ухом.
– Здорово же он меня напугал! «Скоро будет поздно»! – воскликнул Гётц.
– Я тоже так думаю, господин, что теперь уже слишком поздно.
Хозяин замка побледнел. Внезапно он вспомнил, где должен быть в это время. Если бы слуга знал, какое действие возымеют его слова, никогда бы их не произнес.
– Если соберетесь и не пожалеете шпор, может быть, сможете догнать. Я только не знаю, получится ли, – ведь лошади тоже нет.
Господин Готтфрид, казалось, услышал только первые слова. Он подпер голову рукой и задумался:
– Как мне собраться? Что ты по этому поводу думаешь? Каспар, ты ведь иногда думаешь?
– Если мне прикажут.
– Вот и я говорю. То, что он сказал, проняло меня до печенок.
– От беспокойства очень помогает выпивка.
Гётц кивнул в знак одобрения. Вино было сладким, но вместе с тем в его вкусе почувствовалась какая‑то горечь.
– У меня как будто горло перехватило! Мне даже показалось, что я стою в этом сухом колодце, о котором говорил племянник.
– Так помогите же себе! Меня вот заперли, а я вырыл глубокую яму и выбрался.
– Но ты ведь не видел в этой глубокой яме языков адского пламени? А меня он именно ими и пугал.
– Нет, я там видел только солнечный свет, когда прокопал ее насквозь. Тут уж дело пошло быстрее.
Добрый господин покачал головой: никогда еще он не был утром, да еще после хорошей выпивки, настолько унылым. Никогда, даже в самом кротком настроении, он не смотрел на своего слугу таким добрым и задумчивым взглядом.
– Каспар! Если бы он только не сказал о колодце! Бог знает почему, но с тех пор, как он это произнес, все во мне зашевелилось.
– Вы слишком мало выпили.
– А как он смотрел на меня остекленевшими глазами! Я чувствовал себя словно во время той междоусобицы при Шторкове. Помнишь, когда к вечеру меня занесло песком, и я лежал раненый, а рядом никого не было? Я думал тогда, что наступил мой последний день. Но мне казалось, Каспар, что впереди еще что‑то
