но все‑таки находит в себе силы подняться. Протянув руки, юноша хочет заговорить, но голос не повинуется ему. Но вот наконец мысли, которые мучают его, превращаются в слова: «Назад! Беги, курфюрст! Предатели и убийцы подстерегают тебя в лесу!» Благочестивый епископ Скультет подгоняет коня своего господина: так внушил ему Господь. Но о чем же думает наш светлейший повелитель, когда кони уже приближаются к воротам? Он поворачивается навстречу врагам: «Курфюрст не должен убегать от убийц, наоборот, он должен отправиться на их поиски!» Кто осмелился бы удерживать правителя в его праведном гневе? И вот случайность, в которой заключена мудрость этого мира, приводит к Кёпениковским воротам триста закованных в сталь рыцарей, которых собрал для тренировки Курт Шлабрендорф. Кто еще не видит архангела Михаила с пламенным мечом, тот увидит просто доблестный отряд, волей случая выступивший на спасение своего курфюрста. Взгляните на их сверкающие панцири, на их щиты и шлемы, мерцающие среди вересковых пустошей. Вороны всполошились при виде этого воинства, а семьдесят убийц его даже не заметили. Олени в страхе бежали от лязга стальных доспехов, от шума и топота тысячи двухсот копыт, зайцы от ужаса бросились врассыпную, разлетелись птицы, а разбойники ничего не слышали. Они позволили себя окружить, словно глупые животные.
Семьдесят кинжалов, семьдесят мечей, семьдесят боевых топоров, семьдесят отчаянных злодеев не устояли перед такой силой. Они позволили себя поймать, связать и повести на суд, без единого удара меча. Кто ослепил, ошеломил, парализовал задумавших убийство нашего курфюрста, убийство, которое должно было бы перевернуть нашу империю с ног на голову? О Берлин, Берлин, великий, богатый, грешный город! Если бы карающая длань, что способна ослеплять, оглушать и парализовать всех твоих жителей, поднялась бы угрожающе над тобой, все грешники, живущие в тебе, возопили бы, ослепшие и оглохшие, пока ангел не занес бы свой огненный меч над их головами. Вам следовало бы упасть на колени, изнемогая от чувства вины, поскольку посланцы Его гнева уже здесь! Разве буря не разметала крыши ваших домов, не загнала на сушу морских воронов и не столкнула их в схватке с галками, разве не прошел кровавый дождь в Пригнице, Уккермарке, Беллине, Тельтове и Барниме? Тебе, тебе и тебе падают кровавые пятна на воротник и на шею! О, не оглядывайся на соседку, я вижу эти следы на твоей собственной коже. Смотрите в оба, раскройте уши, знамения страшны, чаша гнева переполнена! О возлюбленное чадо, не упускай ни часа, ни минуты, ибо они драгоценны. Моли святого покровителя этого храма, моли, чтобы святитель Николай заступился за тебя перед Пресвятой Богородицей. Слышу, слышу! Снова звонит похоронный колокол, снова ведут тебя в последний и трудный путь. На колени все! Молитесь! Молитесь и о себе тоже, ибо и в ваших сердцах могли проскальзывать злые помыслы против нашего богоспасаемого курфюрста. Не только неугомонные хозяева замков, не только осквернители нашей земли замышляют его погубить. Загляните в глубины своих сердец, вы, богатые и дерзкие, не находите ли там мятежных мыслей? Истинно говорю вам: нет худшего преступления, наравне с ересью и непослушанием Богу, чем злословить на правителя, которого Он поставил над вами. Для чего Он его поставил? Я объясню. Как церковь и ее священники думают и заботятся о спасении ваших душ, так и князь должен думать и заботиться о вашей земной жизни. Вы охвачены этой божественной благодатью заботы. Он думает за всех и знает все лучше вас. С сокрушенным сердцем, имея избыток этой благости, божественной благодати, ты будешь славить Господа, но губитель душ уже шепчет тебе на ухо: зачем ему думать за меня, я и сам могу думать за себя! В конце концов, вы ведь лучше знаете, что именно вам нужно. Разве это не то, что он вам нашептывает? Не говорит ли он и о старых правах и свободах? Нет? О ваших предках? У вас забрали право казнить и миловать своих подданных. Налог на пиво слишком высокий. Фогт слишком строгий. Пошлины слишком велики. Я слышу все, что он вам шепчет. Он кричит, чтобы вы постоянно чего‑то требовали! Да, требуйте, и побольше, – тот, что с козлиными ногами, с усмешкой записывает каждое ваше слово и ничего не дает вам взамен. Его пасть открывается, я вижу, как из нее брызжет слюна. Берлин, Берлин! Только бы не предвещал твой смертный час похоронный звон! Вы, создания с нежными душами, вы, прекрасные дамы, которые слышат голос Божий, даже когда он звучит мягко, как вечерний ветер! Вы спасаете не только себя, вы осмеливаетесь делать это ради своих супругов, сыновей и братьев. Вы защищаете их от искусителя, одергиваете их, ведь сопротивление власти, установленной Богом, – это возмущение и против Бога. Я взываю к вам! Кровавый дождь уже прошел. Если он пойдет вновь, это будет дождь всепожирающего огня!
Domine salvum fac regem! [124]
Никогда еще в берлинской церкви Святого Николая не раздавался настолько громкий скрежет зубовный, никогда не звучали такие искренние рыдания.
– Что это была за проповедь! Какой удивительный проповедник! – проговорила жена бургомистра, когда все расходились по домам.
Ей вторила госпожа супруга первого советника:
– Вот это была речь! Видно, что человек понимает в проповедях!
– Впрочем, много ли поймут грешники, – посетовала госпожа супруга бургомистра.
– Тело, как и душа, имеет свои потребности, – не согласилась супруга советника, – но эти потребности сводятся к тому, чтобы…
– Чтобы, например, купить себе новые плюдерхозе, – перебила супруга бургомистра. – Мне сказали, что на самом деле такая пышная одежда считается чем‑то неприличным.
– Конечно, но мы должны уважать власти и все, что с ними связано. Мой муж заказал себе такие. Проповедник, на мой взгляд, тоже должен думать о чем‑то подобном.
– Но, с другой стороны, что могут значить любые штаны по сравнению с огненным дождем! Он пронзал нас своими словами насквозь, с головы до ног. Казалось, что искры уже трещат на оконных стеклах. Нам нужен такой красноречивый пастырь!
– Он должен обосноваться у нас, когда старый епископ умрет.
Супруга бургомистра добавила тихонько:
– Мне надо поговорить с мужем.
Бургомистр и советник шли позади своих жен, опустив головы.
– Мы больше от него не избавимся, – сказал бургомистр. – Женщины не оставят нас в покое.
Советник тихо вздохнул:
– Теперь все решилось. С дворянством покончено навсегда. Если декан из Старого Бранденбурга осмеливается говорить так, значит, рыцарство находится на последнем издыхании. Я не особый его сторонник, но, в конце концов, мы тоже к нему относимся. Все могло бы решиться и лучше.
Тем временем декан, раскинувшись после проповеди