(600–604).
После поражения с глубоким сочувствием передает Войнаровский горькие слова вождя, пытавшегося сделать свободной свою страну:
Настал конец святой борьбе.
Одно мгновенье все решило,
Одно мгновенье погубило
Навек страны моей родной
Надежду, счастье и покой…
(652–655)
И до самого конца, в сибирской ссылке, мысли о свободе Украины не оставляют Войнаровского:
…еще во мне
Горит любовь к родной стране, —
Еще, быть может, друг народа
Спасет несчастных земляков,
И, достояние отцов,
Воскреснет прежняя свобода!..
(1015–1021)
Романтичным индивидуалистам Рылеева с их абстрактными формулировками свободы Пушкин противопоставляет Петра – воплощение государственного величия России.
Появляется Петр и в поэме Рылеева. В изображении русского императора автор проявляет известную осторожность. С одной стороны, Петр – враг его положительных персонажей, с другой – даже они отдают должное его величию. После поражения Мазепа говорит:
«Мазепе ль духом унижаться?
Не буду рока я рабом;
И мне ли с роком не сражаться,
Когда сражался я с Петром? <…>
И Петр и я – мы оба правы:
Как он, и я живу для славы,
Для пользы родины моей»
(597–600; 606–608).
Войнаровский спустя годы, в ссылке даже допускает, что Петр, может быть, был (стал) другом его родины:
Грустил я часто поневоле.
Что сталось с родиной моей?
Кого в Петре – врага иль друга
Она нашла в беде своей?
(840–844)
У Рылеева из размышлений об абстрактной свободе этого романтического героя-украинца возникает (все-таки прямо не сформулированная) тема независимости родины. Пушкина рылеевские размышления о возможной и несостоявшейся независимости, самостоятельности Украины и неопределенная трактовка роли Петра в этой сложной ситуации нисколько не интересовали. Для него Украина была органической частью Российской империи, а Петр был не просто руководителем, а воплощением этого великого созданного им государства. Этому государственному Молоху он готов был принести в жертву не только подданных, но и себя самого. Пушкину, несомненно, было известно хрестоматийное обращение Петра к войскам накануне Полтавской битвы (курсив мой):
…не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное <…> А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего76.
Рассказ об исторических событиях своей поэмы Пушкин начинает со слитых воедино Петра и его империи:
Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В бореньях силы напрягая,
Мужала с гением Петра
(I, 138–141).
Кстати, невольно возникает вопрос: а почему «Россия молодая»? Официальная и общепринятая дата возникновения российской государственности – 862 год (призвание варягов). Таким образом, в 1828 году Россия насчитывала более девяти с половиной веков существования. Это, конечно, меньше, чем многие государства Европы, но возраст вовсе не такой уж младенческий. Почему-то все государственники полагают, что с каждым крупным событием история их страны начинается вновь. Страна как бы заново рождается. Так, Маяковский через сто лет после Пушкина и через десять лет после Октябрьского переворота (1927) писал (поэма «Хорошо»):
Другим странам по сто
История пастью гроба.
А моя страна подросток, —
Твори, выдумывай, пробуй!77
Теперь России, хоть называй ее СССР, стало уже десять с половиной веков, но она еще более помолодела – теперь уже «подросток». Впрочем, это явление не только русское. Всех перещеголяли французы. Они намеривались превратить начало своей революции в начало новой эры в истории человечества.
Вернемся к Пушкину. В «Полтаве» изображен другой, не тот, что в «Арапе…», аспект личности Петра. Здесь он является божественным воплощением самой России, с которой этот Самодержец-Бог сливается в единое целое. Таким объединением Петра и России заканчивает Пушкин свою поэму:
В гражданстве северной державы,
В ее воинственной судьбе,
Лишь ты воздвиг, герой Полтавы,
Огромный памятник себе.
Памятник огромный, потому что им является «огромная», «воинственная» страна, божественным воплощением которой становится Петр в центральной сцене поэмы:
…Из шатра <…>
Выходит Петр. Его глаза
Сияют. Лик его ужасен,
Движенья быстры. Он прекрасен,
Он весь, как Божия гроза.
А Мазепа для Пушкина никакой не «герой свободы», а просто «Изменник русского царя» (III, 153), который, в отличие от Петра,
Забыт <…> с давних пор;
Лишь в торжествующей святыне
Раз в год анафемой доныне,
Грозя, гремит о нем собор
(III, 466–469).
Поэтому никакого вопроса о самостоятельности Украины, царем которой может стать изменник, для него не существовало.
Романтик, ненавистник деспотизма, Рылеев думал по-другому. Как мы отмечали, при всех оговорках Мазепа в его поэме изображен достаточно сочувственно, пусть и устами Войнаровского. И так же сочувственно в рассказе Войнаровского возникает достаточно осторожно высказываемая тема самостоятельности Украины.
Однако именно Пушкин, а не Рылеев сформулировал эту абсолютно неприемлемую для его взглядов идею. Поэтому она вложена в уста главного отрицательного героя поэмы, «честолюбца, закоренелого в коварстве и злодеяниях». При этом сформулировал он ее по-пушкински ясно, четко, афористично. И эта пушкинская формула не устарела и сохраняет свою актуальность вплоть до сегодняшнего дня:
Самостоятельной державой
Украйне быть уже пора…
В. Кюхельбекер и В. Жуковский
Баллада Кюхельбекера «Лес» и литературная полемика 1816 года
Среди ранних стихотворений Кюхельбекера есть одно, не привлекавшее внимания исследователей. Оно было впервые опубликовано Ю. Н. Тыняновым в 1939 году в двухтомнике «Библиотеки поэта» и датируется «концом 1810-х или началом 1820-х годов». Дату эту мы попытаемся уточнить. Вот текст этого стихотворения, которое не отличается особыми художественными достоинствами, но явственно вписывается в перипетии литературных боев середины 1810-х:
ЛЕС
Во сыром бору
Ветер завывает;
На борзом коне
Молодец несется.
Позади сидит
Красная девица;
Вороной скакун
Мчит их в лес дремучий.
«Гой еси ты, конь,
Гой еси, ретивый!
В лес не мчи меня,
Не неси в дремучий!
