class="v">В том темном лесу,
В черной той дубраве,
Нет волков, ни лис,
Ходит, бродит леший!
В том темном лесу,
В черной той дубраве,
Не услышишь птиц,
А поют русалки!»
Гаснет среди туч,
Гаснет светлый месяц;
Конь несет их в глушь,
В лес и в глушь немую.
Молодец глядит,
Видит клен да ветлы,
Бодрый слух вострит,
Слышит – воет ветер.
Вся как лист дрожит
Позади девица:
«Вон он там стоит!
Чу, хохочут, свищут!»
Занялась заря,
Буйный ветер стихнул;
Молодец рыдал
Над бездушным телом!78
Перед нами перевод/переделка знаменитой баллады Гёте «Лесной царь». И это сразу вводит нас в гущу яростной литературной полемики 1816 года.
В начале XIX века баллада начинает играть очень заметную роль в формировании русского романтизма. Создателем этого литературного жанра в России стал Жуковский79. В 1808 году он напечатал перевод баллады Бюргера «Ленора», слегка русифицировав его изменением имени героини. Баллада называлась «Людмила». Она имела грандиозный успех, особенно в кругу карамзинистов. Русское имя героини, ее нежные страдания, прелестный пейзаж (вовсе не специфически русский), небывалая прелесть стиха – все это (при новизне самого пришедшего из Европы жанра) превращало балладу в триумф карамзинистов.
Прошло восемь лет, и в том же «Вестнике Европы» появился новый перевод той же Бюргеровой баллады. Это знаменитая «Ольга» П. И. Катенина (1816). Соперничество с Жуковским было абсолютно явным и намеренным. Бой, данный Катениным, свидетельствовал, что «Людмила» все эти годы продолжала оставаться знаменем «новаторов». Катенин тоже дал героине русское имя, но при этом его баллада была гораздо более «русской», чем у Жуковского. Нежным пейзажам Жуковского («месяц серебрится», «ранний ветерок», «шорох тихих теней») Катенин противопоставил «вранов крик», «вой не к месту», «пляску сволочи летучей». Томным жалобам Людмилы («Царь небесный нас забыл») противостоят энергичные проклятия Ольги: «Бог меня обидел сам… Бог без жалости к слезам».
И самое главное. В балладе Жуковского, несмотря на русское имя героини, не было ничего или почти ничего национально маркированного. У Катенина даже появились отечественные исторические реалии: «Войск деля Петровых славу, / С ним ушел он <жених Ольги.– М. А.> под Полтаву»80. И, что гораздо важнее, баллада Катенина вся построена на мотивах русского фольклора. Здесь и характерный рефрен: «Конь бежит, земля дрожит, / Искры бьют из-под копыт»81, – и замечательное, исполненное силы и выразительности описание страданий героини, с инверсиями и постоянными эпитетами:
Так весь день она рыдала,
Божий промысел кляла,
Руки белые ломала,
Косы черные рвала82.
И наконец, сам размер стихотворения: хорей еще со времен Тредиаковского прочно ассоциировался с фольклором.
«Ольга» подверглась резким нападкам Н. Гнедича, который отдал полное предпочтение переводу Жуковского. Гнедичу умно, остроумно и аргументированно возражал Грибоедов. Об этом эпизоде русской литературной жизни написано очень много83. И мы коротко рассказали о нем только потому, что «Лес» с этой полемикой непосредственно связан. Кюхельбекер включался в спор на стороне противников Жуковского и, перекладывая на русский манер «Лесного царя», следовал примеру Катенина с его «Ольгой».
Жуковский перевел балладу Гёте в конце 1817 – начале 1818 года (она была напечатана в 4-м выпуске сборничка Für Venige в апреле 1818-го). Кюхельбекер, несомненно, познакомился с ней сразу по выходе, а может быть, и раньше: они с Жуковским тесно общались в это время, а каждый новый текст Жуковского, тем более баллада, становился литературным событием. Поэтому стихотворение с большой долей вероятности можно датировать 1818 годом.
Прошло уже десять лет со времени появления «Людмилы». За это время Жуковский успел написать (перевести) полтора десятка баллад, среди которых такие шедевры, как «Кассандра», «Рыцарь Тогенбург», «Замок Смальгольм» и мн. др. В этих его стихах нет ничего специфически русского, читатель это знает и обычно ощущает атмосферу западной культуры. Об этом часто свидетельствуют и имена героев, и названия баллад.
Можно думать, что Кюхельбекер написал свою балладу, откликнувшись на перевод Жуковского и тоже взявшись за переделку знаменитого произведения Гёте, написанного более трети века назад (1782). Как-то косвенно об этом, может быть, свидетельствует перекличка названий: «Лесной царь» у Жуковского, «Лес» у Кюхельбекера. (У Гёте – Erlkønig.) О связи с поэтикой Жуковского, с которым Кюхельбекер полемизирует, свидетельствует и междометие «Чу!», настолько характерное для баллад первого, что стало именем члена «Арзамаса» Д. В. Дашкова84.
Считается, что до самого начала 1820-х годов, до сближения с Грибоедовым, Кюхельбекер в общем принадлежал к кругу карамзинистов, хотя уже тогда позиция его была далеко не однозначной. К Катенину он относился с большим интересом и уважением. И несмотря на то что, как последователь Карамзина, упрекал его за отсутствие вкуса, в статье 1820 года «Взгляд на текущую словесность» уделил несколько страниц подробному разбору «Песни о первом сражении русских с татарами на реке Калке под предводительством князя Галицкого Мстислава Мстиславовича Храброго»85. Кюхельбекер говорил, что Катенин «имеет истинный талант», и далее, цитируя его стихи, замечал, что они принесли бы честь и Жуковскому, и Батюшкову. Далее он хвалит Катенина как раз за ту попытку, которую предпринял и он сам в балладе «Лес»:
…публика и поэты должны быть благодарны г-ну Катенину за единственную, хотя еще и несовершенную в своем роде, попытку сблизить наше нерусское стихотворство с богатою поэзиею русских народных песен, сказок и преданий – поэзиею русских нравов и обычаев.
Вместе с тем Кюхельбекер приводит из того же текста примеры дурных, неудачных, безвкусных стихов и упрекает автора, что он «к истинному своему дарованию не присоединяет вкуса». Сходные мысли о Катенине запомнил и ученик Кюхельбекера Н. А. Маркевич (он учился у него в 1817–1820 годах): «Катенину не отказывал в большом даровании, но говорил, что этот писатель лишен всякого эстетического чувства»86.
Именно по пути Катенина идет Кюхельбекер в балладе «Лес». Содержание Гётевой баллады он переносит на почву русского фольклора. Герои ее – не ездок и его сын-младенец, а «молодец» и «девица» – персонажи сказок, былин и песен. Для немецкого читателя «Лесной царь» был явлением германской народной культуры. Для русского он был скорее гостем из немецкой сказки, потому что этот читатель, несомненно, знал и помнил, что читает перевод знаменитой немецкой баллады.
У Кюхельбекера нечистая
