Форма входа
Читем онлайн Дни нашей жизни - Вера Кетлинская
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
— Кажется, нет, — сказала Аня и уже на лестнице рассмеялась.
Алексей стоял у парадной.
— Отчего вы не поднялись ко мне?
— Не хотел встретиться с вами на глазах у вашей Глебовны, Игоревны или как ее там. Я так и представлял себе, что вы выбежите вот такая. Ну, здравствуйте.
А он был совсем не такой, каким представляла его себе Аня, сбегая по лестнице. Не было ни застенчивой неуклюжести, которая показалась ей такой милой в прошлое воскресенье, ни обычной суховатой сдержанности, под которой чувствовался привычно обуздываемый нетерпеливый характер. Алексей будто раскрылся ей навстречу. Так бывает, когда после долгой зимы распахнешь окно, — все вокруг сразу станет неузнаваемым, полным света и воздуха, и руки раздвигают как можно шире оконные створки, чтобы впустить побольше солнца и ветра. В его простом обращении к ней маленькое и забавное «ну» звучало как вздох облегчения, как слово «дождался».
Казалось, он сейчас же, немедленно скажет ей то, на что еще трудно ответить. И Аня, скрывая смущение, торопливо заговорила о самой простой и объяснимой радости этого дня — своей удаче с Кешкой. Он выслушал и сказал: — Ну и бог с ним.
Через минуту, идя рядом с нею к автобусу, он попросил:
— Лучше уж расскажите мне что-нибудь об этих двух симфониях.
Рассказать словами музыку? Объяснить ее? Иногда в программе давалось краткое изложение темы и содержания какой-либо симфонии, но Аня ловила себя на том, что изложение мешает ей. Она знала, что в Четвертой симфонии Чайковского проходит мелодия русской песни «Во поле березонька стояла», что в Седьмой Шостаковича повторяющаяся тупая, деревянная мелодия выражает поступь фашистских армий, что тема Девятой Бетховена — «через страдание к радости». Но она знала и то, что важнее просто хорошо слушать — музыка все скажет сама. Слушая, каждый воспринимает ее по-своему и даже одну и ту же вещь — каждый раз по-новому. Но ведь и природу каждый видит и чувствует по-иному, и в разное время шум моря или гудение ветра пробуждают то тихое раздумье, то порыв к новому, то грусть, то веселый подъем духа. Знатоки музыки следят, наверное, за развитием мелодических тем, за мастерством инструментовки, за тем, как разные голоса, сочетаясь, создают сложное целое, что, кажется, называется контрапунктом. Аня принадлежала к числу людей, принимающих и природу и музыку без раздумий, одним сердцем.
— Объяснить я не умею, да и не нужно, — сказала она. — Постарайтесь забыть все, закройте глаза и слушайте. Музыка вас сама настроит и сама вернет к каким-то вашим мыслям и чувствам, что-то вам расскажет, в чем-то убедит. Вот это и будет ее содержание.
— Это, кажется, идеалистическое, даже субъективно-идеалистическое толкование музыки, — шутливо определил Алексей. — Но я попробую. А если она мне и вам скажет разные вещи?
— А вдруг она скажет обоим то же самое?
— Так как мы не идеалисты, Аня, она обязана сказать обоим то же самое. И я этого очень хочу... А вы?
— Смотря что, — уклончиво ответила она, но глаза ее сказали: «И я».
После этого полушутливого, важного для обоих разговора они стояли рядышком в автобусе, и обоим не хотелось кончать молчаливое путешествие. Но в узкой раздевалке у входа на хоры Аню захватило настроение взволнованного ожидания, какое всегда чувствуется в Филармонии перед особенно хорошим концертом.
— Мое любимое место! — воскликнула Аня: их места оказались между пятой и четвертой колонной. Она покосилась на своего спутника и с удивлением поняла, что ей совершенно неважно, полюбит Алексей музыку или не полюбит, поймет или не поймет. Если это не его область, пусть не поймет и не почувствует, пусть думает во время концерта не о музыке, а о ней, об Ане. И пусть останется самим собой. Какой он есть, таким пусть и будет!
А Полозов с любопытством оглядывал зал — весь белый, окруженный сияющими колоннами, за которыми по широким проходам прогуливаются сотни людей. Восемь огромных люстр заливали зал ярким светом, свет дробился в хрустальных подвесках, вспыхивал над сценой в серебристых трубках органа. Сверкающая белизна благородно сочеталась с красным бархатом кресел и диванов. Все люди казались нарядными и красивыми.
Алексей украдкой взглянул на Аню — оживление очень шло ей, яркий свет люстр отражался в ее глазах. Но близость, возникшая в начале их встречи, исчезла. Здесь у нее свой мир, непонятный ему. Здесь она что-то вспоминает, переживает, в чем-то убеждается. С кем и когда она тут бывала? С кем связана для нее музыка, которую надо слушать, закрыв глаза и все отбросив? Все — значит и его, Алексея, тоже. Почему он самонадеянно решил, что вечер у профессора запомнился ей так же, как ему? Всю неделю она ни разу не заговорила с ним, не сделала ни одной попытки повидаться с ним вне завода. Сегодня она выбежала такая праздничная, — но почему ей не быть праздничной в час отдыха, перед хорошим концертом? И как она мигом перевела разговор на Кешку, когда он был готов сказать, что всю неделю ждал встречи!
Эти мысли порождали в душе сумятицу, а он не любил сумятицы и, как всегда, решительно отстранил бесплодные сомнения. Она тут, рядом. И впереди — два отделения концерта, один антракт и путь домой.
Оркестранты рассаживались по местам. Алексей с интересом наблюдал, как они готовились к своей работе — поправляли пюпитры, протирали смычки, пристраивали на плечо кусочки сукна там, где ложится скрипка, тихо пробовали инструменты. Он не знал названий некоторых инструментов и спросил Аню. Аня улыбнулась ему, ответила и сразу оборвала разговор — из боковой двери через оркестр шагал к своему пульту дирижер.
Дирижер был очень высок, худощав, с узким нервным лицом и светлыми волосами, откинутыми назад. Длинные руки он тоже откинул назад, дирижерская палочка казалась продолжением его пальцев. Он взошел на помост, сдержанно поклонился в ответ на рукоплескания и повернулся лицом к оркестру, легким движением вызвав мгновенную, почти трепетную тишину.
В первом отделении исполнялась Пятая симфония Шостаковича. Алексей слышал, что Шостакович труден для новичка, но тем интереснее было проследить за тем, как вступят в строй инструменты и голоса их, такие разные, сольются в единое сложное целое. Как бы ни была отлична работа музыкантов от той работы, которую знал и понимал Алексей, музыканты готовились к большой, коллективной, хорошо слаженной работе, и Алексею хотелось понять ее.
Он вздрогнул от первых звуков, хотя и ждал начала. Они возникли как зов, с большой силой обращенный прямо к нему. Зов повторился. И сразу за этими зовами полились мягкие певучие звуки, перебиваемые почти скрежещущими всхлипами. Он забыл совет Ани — закрыть глаза и слушать, он с увлечением следил за тем, как по мановению длинных пальцев дирижера звуки и сочетания звуков рождались, нарастали, обрывались, возникали вновь, сцеплялись и распадались, сменяясь новыми. В этом сложном многоголосии он улавливал смятенный, противоречивый, но крепко организованный строй. Ему слышался как бы спор, решающий что-то самое важное. Глухо, на басах, на чем-то настаивали струнные, и сдавленно, тоже на басах, возражал рояль. Но тут полным голосом вмешались все скрипки, виолончели и контрабасы, а за ними и другие инструменты, их утверждающий подъемный хор напомнил Алексею марш. Казалось, этим маршем спор уже решен, но опять возникла нежная и неторопливая мелодия — раздумье, прерываемое легкими восклицаниями, которые звонко падали, подобно каплям. Капли напомнили о чем-то, а скрипки пропели в ответ свое и затихли, и в тишину опять упали чистые-чистые звуки, которые не то спрашивали, не то удивленно подтверждали, что бывает в жизни и так...
В коротком перерыве между частями Алексей перевел дыхание и на секунду сжал Анину руку в запястье — он был благодарен ей за то, что она подтолкнула его к этому захватывающему и новому восприятию. Он сам не знал, нравится ему симфония или не нравится, понимает он ее или нет, — настолько испытанное им было ново и настолько оно было глубже того, что называют удовольствием.
А звуки уже снова повели сложный разговор. Чем больше вслушивался Алексей, тем полнее его захватывало многоголосое развитие музыки, тем увлеченнее он следил за тем, как отдельные инструменты и группы инструментов будто переговариваются на своем выразительном языке и как организующая мысль ведет эти голоса, объединяет их мелодией и подводит к большому решению. Да, ему было ясно — спор, мысль, близость решения.
Понимают ли это другие? Не отрываясь от движения музыки, он выхватывал из рядов внимательных слушателей то одно лицо, то другое. Седая женщина вся вытянулась вперед... юноша с нотами на коленях — он смотрит в ноты, и рука его непрерывно двигается, повторяя движения дирижера... девушка сидит, откинувшись назад и закрыв глаза, будто спит, а губы ее шевелятся...
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Дни нашей жизни - Вера Кетлинская бесплатно.
Похожие на Дни нашей жизни - Вера Кетлинская книги
- Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко - Советская классическая проза
- Белые одежды. Не хлебом единым - Владимир Дмитриевич Дудинцев - Советская классическая проза
- БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ - Александр Котов - Советская классическая проза
- Белые коромысла - Михаил Щукин - Советская классическая проза
- Бремя нашей доброты - Ион Друцэ - Советская классическая проза
- Через двадцать лет - Юрий Нагибин - Советская классическая проза
- Лога - Алексей Бондин - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №2) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Ардабиола (сборник) - Евгений Евтушенко - Советская классическая проза
