Форма входа
Читем онлайн Дни нашей жизни - Вера Кетлинская
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
— Ну конечно, — сказала Груня. — А у тебя что-то случилось, Ася, да? Хорошее?
— Да, да, только об этом потом, Грунечка, — сказала Ася, краснея и косясь на Галочку. — Здравствуй, Галочка.
Воловики были новые знакомые, появившиеся в доме вместе с дядей Яшей, и Галочка не торопилась полюбить их. Но дядя Саша очень смешно называл ее Галушкой и обещал съесть, когда придет «не после обеда», а тетю Асю, непохожую на тетю, было жалко, и она Галочке нравилась. Галочка отлично поняла, что сегодня у тети Аси есть какой-то секрет, но тем более не собиралась никуда уходить. Она поздоровалась и устроилась в сторонке, чтоб о ней позабыли.
Ася рассказывала о том, что Саша поехал в Дом техники делать доклад о своем станке, а ее с собою не взял, потому что при ней он будет больше волноваться. Галочка не понимала, чего тут волноваться: сколько она себя помнила, дедушка делал доклады, и мама делала доклад, только он назывался отчет профорга. И теперь дядя Яша готовился к докладу. И даже Митька черномазый однажды хвастал, что делает доклад в кружке юннатов, — правда, Галочка ему не поверила, потому что никогда не стала бы слушать такого дурня.
— К Саше доцента прикрепили, — рассказывала Ася, и вид у нее был как у девчонки, которая расхвасталась. — По воскресеньям он ходит к профессору на консультацию. А дома все читает, читает! Книги ему сам профессор дает!
О секрете не было сказано ни слова, но Груня вдруг спросила с таинственным видом:
— Ася, я правильно догадываюсь, да?
— Да, да, да, Грунечка, только молчи, — прошептала Ася, — это еще совсем не наверное, я пока никому ни слова...
Галочка от досады дернула Рацию за хвост. Что бы это могло быть и почему нужно молчать?
— Рация, гулять! — сердито позвала она, и Рация, забыв обиду, ринулась к двери.
Оставшись одни, женщины оживленно заговорили, то и дело снижая голоса до шепота, чтобы не мешать Яше, и то и дело забывая об этом и нарушая тишину болтовней и смехом.
Воробьев слышал их голоса и смех, но они не мешали ему. Хорошо работалось, когда рядом была Груня, — вот она прошла по комнате легкими шагами, вот звякнули ножницы, стукнула и покатилась оброненная катушка, скрипнула дверца буфета.
Все последние недели он ощущал себя на подъеме. Силы напряжены, но горизонт все шире, а когда устаешь, даже очень сильно устаешь, — усталость здоровая, хорошая. Ощущение это порождалось тем, что он постепенно входил во вкус своей новой работы. Мелких неполадок, трудностей и суеты по-прежнему хватало, но работать стало легче. Люди, до сих пор стоявшие в стороне от общественных дел, становились активистами, а порой оказывалось, что и нужно для этого не так уж много — только заметить человека, оказать ему внимание, привлечь, поощрить! Но были и трудные случаи, которые требовали продуманного, психологического подхода.
Одним из таких «случаев» был Торжуев. После успеха Ерохина Торжуев ходил мрачнее тучи, с неделю притворялся равнодушным, а потом все-таки перенял у Ерохина и метод крепления, и новые резцы, приналег на выработку и стал день ото дня повышать ее. О том, что происходит у него в доме, говорил весь цех: Торжуев поссорился с «божьим старичком» и отделился от него. Белянкин не разговаривал ни с ним, ни с дочерью, а в цехе стал еще тише и все жаловался на здоровье да на годы. К концу месяца Торжуев выполнил около двух норм, а в следующем месяце, оставив далеко позади Ерохина и Лукичева, выполнил норму на триста пятьдесят процентов. Качество он давал, как всегда, отличное, а если кто-либо подходил поглядеть, какими методами он добивается успеха, злился и покрикивал:
— Проходи, проходи, не в театре!
Настал день, когда в цехе появился плакат: «Привет стахановцу С. М. Торжуеву!» Торжуев стоял перед плакатом и грыз мундштук трубки. Воробьев нарочно подошел и остановился рядом.
Торжуев повернулся к нему и сказал с наглой ухмылочкой:
— А все-таки пришлось тебе меня на стенку вешать!
— А мне приятно уважать тебя, Семен Матвеевич, — сказал Воробьев. — Виси себе на здоровье хоть круглый год.
Наглая ухмылочка, которую Торжуев силился удержать, превратилась в тусклую, виноватую улыбку.
— Захочу и буду, — хрипло сказал он и пошел прочь — нарочно вразвалку, грызя мундштук и вызывающе поглядывая на встречных.
Воробьев смотрел вслед и думал, что на ближайшем профсоюзном собрании обязательно предложит выбрать Торжуева в президиум, пусть посидит перед народом да поразмыслит... Всю дрянь из него нескоро вытрясешь, но вытрясти можно. А Ерохин сказал на партгруппе: «Хорошо, что Торжуев за ум взялся, только на первом месте я его не оставлю... политически не могу оставить!»
Это очень занимало Воробьева, но все ж главным для него был сейчас спор с Любимовым — непрекращающийся, молчаливый спор. С того дня как Любимов взял назад свое заявление, между ними установились сдержанно-вежливые отношения. Любимов не избегал разговоров с Воробьевым, даже подчеркнуто советовался с ним, но всем своим видом показывал, что снисходит до этого только в интересах дела, — пусть ссорятся те, у кого есть время. В эти дни Любимов проявлял свою власть чаще, чем когда бы то ни было, и снова взял в свои руки повседневное руководство цехом, но Воробьев остро чувствовал, что руководит он не так, как надо, что спор, начавшийся в партбюро, должен быть доведен до конца.
В том ли все дело, чтобы новые сроки обязательно ввести в план?
Чем больше раздумывал Воробьев, тем яснее он понимал, что не только в этом дело. Как руководить производством в новых условиях, когда творчество стало делом коллектива, а не только талантливых одиночек? По-старому будто бы и нельзя? Иные нужны методы, иные отношения начальников и подчиненных. Если коллектив творчески решает важную задачу, он не может делать это самотеком, он вправе требовать, чтоб ему помогли руководители, чтоб они это дело организовали, спланировали и обеспечили.
В этом была суть спора. И этой сути Любимов не понимал. Только ли он один?..
Как бы там ни было, на партийном собрании все решится. Вопрос назрел, и в своем докладе директор должен будет дать на него прямой ответ. А если он сам этого не сделает, — собрание заставит.
Воробьев понимал — именно ему, в содокладе о работе коммунистов-турбинщиков надо будет задать тон прениям. И он тщательно готовился к предстоящему открытому спору.
С уважением и волнением перебирал он брошюры, фотографии и записные книжки, заполненные старательным почерком Ефима Кузьмича. Старик бережно хранил их под ключом, завернутыми в чистую, но уже пожелтевшую бумагу, и только на днях допустил до них Воробьева. Все эти материалы Ефим Кузьмич привез с первого Всесоюзного совещания стахановцев. Происходило совещание тогда, когда Воробьев еще бегал в школу, — в ноябре 1935 года; Ефим Кузьмич был на совещании делегатом. Совещание собралось через три... нет, через два с половиной месяца после рекорда Стаханова. Да, 30 августа Стаханов вырубил 102 тонны вместо 7 тонн по норме. Через три дня Дюканов вырубил 115 тонн, 19 сентября кузнец Бусыгин ставит свой рекорд в кузнице, а Кривонос на железной дороге...
А 14 ноября в Кремле собираются стахановцы со всех концов страны. И Сталин говорит, что стахановское движение — наиболее жизненное и непреодолимое движение современности. Он обращается к горсточке первых стахановцев, — зал полон, но это все-таки не больше, чем горсточка среди миллионов людей, еще очень далеких от нового движения. Он говорит — и отчетливо видит, что завтра поднимутся новые тысячи и сотни тысяч людей... Он видит не только тех, кто тогда, в 1935 году, ставил новаторам палки в колеса, но и тех, кто и сегодня порой мешает Воробьеву, Воловику, Смолкиной, Полозову и многим другим.
— Ой, как хорошо! — звонко вскрикнула за дверью Ася Воловик.
— Правда? — радостно спросила Груня.
Воробьев прислушался. Ему было интересно, что хорошо и что радует Груню, — какой бы ни был пустяк, он переставал быть пустяком оттого, что занимает ее. Через стенку доносилось постукиванье каблучков — Груня вертится перед зеркалом, примеряя новую блузку.
— Как тебе идет, Грунечка! Ну так идет, так идет!
— А знаешь, что человеку идет больше всего, Ася? — вдруг звучно откликнулась Груня. — Счастье! Человеку идет быть счастливым. Тогда он и красив и хорош.
«Как это верно!» — изумленно подумал Воробьев. Мысль Груни была сродни тому, что навеяло на него чтение, — давнее совещание и пленило его именно ощущением счастья — большого народного счастья.
Потом в наладившуюся, все более радостную жизнь ворвалась война. В конце концов, за то и шла кровавая борьба — быть на земле счастью или не быть. Отстояли. Быть ему! Быть! И сейчас — разве не для того же мы торопимся, трудимся с таким напряжением, сжимаем все сроки?.. Как будто бы и наваливаем сами на себя новые трудности, а ведь разобраться, так все потому же — для себя, для всего народа.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Дни нашей жизни - Вера Кетлинская бесплатно.
Похожие на Дни нашей жизни - Вера Кетлинская книги
- Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко - Советская классическая проза
- Белые одежды. Не хлебом единым - Владимир Дмитриевич Дудинцев - Советская классическая проза
- БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ - Александр Котов - Советская классическая проза
- Белые коромысла - Михаил Щукин - Советская классическая проза
- Бремя нашей доброты - Ион Друцэ - Советская классическая проза
- Через двадцать лет - Юрий Нагибин - Советская классическая проза
- Лога - Алексей Бондин - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №2) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Ардабиола (сборник) - Евгений Евтушенко - Советская классическая проза
