Человеку идет счастье... Спроси сейчас Груню, в чем ее счастье? Она скажет — вон оно там, в соседней комнате. Спроси меня, скажу — Груня. Но только ли в этом наше счастье? Раньше в романах писали: укрылись от всего света и счастливы вдвоем. А нам даже дико подумать об этом. Ни я, ни Груня ни от чего другого не откажемся. Наоборот, сейчас, когда мы вдвоем, нам все стало еще нужней, еще интересней, и сил как будто прибавилось.

Он вспомнил Груню такой, какой увидел ее впервые. Фрезеровщица Клементьева завоевала первенство по цеху, и Воробьев пошел знакомиться с нею, но долго не смел приблизиться.

Груня работала, и лицо у нее было сосредоточенное, ясное и необыкновенно красивое. И ее движения были спокойны, ловки и необыкновенно красивы своей точностью и плавностью. В такт движениям Груня слегка шевелила полными, румяными губами, словно шепотом управляла станком: «Вот так! А теперь, милый, вот так! Еще немножко! Хорошо!»

Воробьев был тогда членом цехового комитета, ему было поручено руководить распространением стахановского опыта. Собравшись с духом, он подошел к Груне и попросил ее побеседовать с молодыми работницами.

Груня вздернула губу и спросила, блеснув глазами: «А я что ж, по-вашему, старая?»

Воробьев смутился, но все-таки нашел ответ: «Наоборот. Я думаю — молодой на молодых повлиять легче».

Груня захотела посмотреть, кого ей придется учить, и возле каждой работницы постояла, присматриваясь. Воробьев ходил с нею и тоже смотрел на работниц, а еще больше — на Груню.

«Фрезеровщицы неплохие, но еще не понимают, что к чему, — сказала Груня, закончив осмотр. — Учить буду, если вы их сами приведете и тут же постоите. Для дисциплины. А то какой я им учитель? — Она лукаво усмехнулась: — К тому же при вас гораздо интересней!»

Много позднее Груня призналась, что давно приметила Воробьева и сердилась: другие глаза пялят, а этот ходит-ходит мимо и даже не посмотрит... Поведение Груни показалось Воробьеву озорным и вызывающим. Но когда он привел к ее станку учениц, Груня встретила их робко, даже растерянно. «Спасай, милый, — умолял ее взгляд, — сам задумал такое мученье — теперь выручай!» От волнения она и слова сказать не сумела. Воробьеву пришлось самому рассказать молодым фрезеровщицам о работе Клементьевой. Пока он говорил, Груня справилась с собой и затем неожиданно хорошо, обстоятельно и продуманно объяснила девушкам все, что им следовало узнать и понять.

Перебирая эти милые подробности первого дружеского сближения с Груней, Воробьев припомнил, что и другие стахановцы в первые минуты робели, но скоро подавляли смущение и учили людей непринужденно и умно. Да и что удивительного? Груня кончила семилетку. Никитин и Пакулин — студенты техникума. Назаров кончил двухгодичные курсы мастеров социалистического труда. Ерохин учится в вечернем вузе... Все они привыкли читать газеты и книги, вести записи и конспекты в кружках, выступать на собраниях...

«Так и руководить-то ими надо по-новому, — воскликнул Воробьев, мысленно возобновляя спор с Любимовым. — Я вас спрашивал о стиле управления и организации труда. Я вас спрошу снова, порезче. Я вас заставлю все договорить до конца!»

Он встал и размялся несколькими сильными взмахами рук. Ему было очень весело от предвкушения злого и решительного разговора. Он чувствовал себя вооруженным, голова его была ясна, он знал, чего хочет, и знал, что прав.

Выйдя в столовую, он потряс руку Аси, обнял Груню, позвал стариков, оторвав их от четвертой партии в шахматы, вышел во двор, чтобы кликнуть Галочку и Рацию. Рация выскочила откуда-то из-за угла и с разбегу бросилась на него, радостно лая. А за нею выехала Галочка на плечах Воловика.

— Ох, Яша! — воскликнул Воловик, спуская на землю девочку и глубоко дыша. Он был возбужден и даже, кажется, немного пьян.

— Ну как? — вглядываясь в него, спросил Воробьев. — Вижу, хвалили?

Воловик отмахнулся, как-то странно улыбаясь:

— И хвалили и критиковали. Не в том дело, Яша. А вот простор, понимаешь, простор чувствую... Рычаг этот, которым землю перевернуть... Ну, ты не слушай, я болтаю, я немного не в себе.

— Дернул малость?

Воловик виновато улыбнулся и обычной своей неуклюжей походкой пошел к дому, вежливо пропуская вперед Галочку, и по его походке, по застенчивой улыбке и каким-то трудно уловимым, но ясным приметам Воробьев понял, что Воловик и не пил ничего, а готов выдать себя за подвыпившего человека, потому что он безудержно счастлив и горд, и стыдится этого, и не знает, как пронести среди людей эту полную чашу счастья, не расплескав ее и никому ее не навязывая.

Воробьев остался на месте, растроганно усмехаясь. Взволнованность друга была понятна — еще бы, делать доклад ученым, инженерам, изобретателям всего города, будто ты не рядовой рабочий, а заправский лектор! Но ведь это и есть то самое, о чем он только что читал, думал, о чем он будет говорить завтра! Научно это называется — «культурно-технический рост рабочего класса». Практически — это значит, что руководить такими людьми, как Саша, нужно совсем по-иному, что ломка старых привычек и норм продолжается и будет усиливаться с каждым днем. И наша задача — помочь ломке, ускорить ее... Хватит ли сил?

Нет, этот вопрос даже ставить нечего. Я чувствую в себе силу, и Саша ее чувствует, — а разве мы с Сашей одиночки? Нас же много! Справимся!

Полной грудью вдохнув посвежевший к вечеру воздух, Воробьев взбежал на крыльцо и еще в дверях услыхал, как Саша Воловик возбужденно рассказывает:

— Кончил я, а вопросов — целая куча! Записки, записки, всю кафедру завалили. Взял я их, думаю: держись, Саша, раз лектором стал! Ну и ответил. Кажется, без конфуза.

Шофера возле машины не было, и Немиров с остервенением нажал клаксон. Весь двор заполнился тягучим, унылым гудением. Не отрывая пальца от клаксона, Григорий Петрович с досадой вспомнил, что Костя — коммунист — и, следовательно, присутствовал на собрании. Какая может быть дисциплина, если на массовом собрании говорят про руководителя черт знает что! Конечно, Костя сейчас зубоскалит с приятелями: «А знатно всыпали моему!..» И, уж конечно, хохотал без удержу во время этой оскорбительной сцены с Кашириным (экий идиот!) и уж наверняка вместе со всеми голосовал за дерзкую резолюцию, за многозначительный пункт: «Считать неправильной и демобилизующей практику внутризаводского планирования без учета принятых социалистических обязательств...»

— Может быть, мне сесть за баранку, а вы будете заводом управлять? — с сердцем сказал Немиров прибежавшему на гудки шоферу.

Костя молча вывел машину на проспект.

— За Клавдией Васильевной заедем?

— Не созвонился я с ней, — буркнул Немиров. — Да она уж, наверно, дома.

— У них тоже собрание сегодня, — напомнил Костя.

Это маленькое «тоже» усилило раздражение Григория Петровича. Он не знал, что там произошло сегодня, на партийном собрании металлургического, но знал, что Клава и ее единомышленники именно сегодня дают бой своему Брянцеву, которого Диденко назвал «мечтой самолюбивого директора». По-видимому, Клава поднимала там и вопросы планирования, — недаром она увлеклась идеей, что плановик может быть новатором!

Он попробовал представить себе Клаву на трибуне большого собрания, но не мог, только видел ее лицо — почему-то разгоряченное, азартное, как летом на волейбольной площадке... А память уже подсунула ему все ту же сцену с Кашириным, которая уязвила Немирова больше всего, что произошло на этом длинном и мучительном для него собрании. Когда ругают — плохо, но когда хохочут над тобой!.. А тут хохотали. Кто его тянул за язык, этого розовощекого, прилизанного дурака?!

— Стахановское планирование особых результатов не даст, — так он заявил и, подчеркнуто: — А в случае чего поставит нас в неловкое положение...

Собрание зашумело, а новая звезда, без которой теперь ни один президиум не обходится, Воловик, подтянул к себе микрофон и гаркнул на весь зал:

— Услужливый медведь опаснее врага. Слушайте, люди добрые, вот она вся как есть — истинная мотивировочка!

Какой тут поднялся хохот! Немирову пришлось выжать улыбку, потому что смотрели на него, целили в него. Как смылся с трибуны Кашнрин, никто и не заметил...

Клава презирает Каширина: ничтожество. А с чем она сама выступила? Не поделилась, не посоветовалась.

А что, если...

Сегодня перед собранием, во время тяжелого спора, Диденко не нашел ничего лучше, как сказать:

— Вы бы хоть к мнению своей жены прислушались, она занимает куда более прогрессивную позицию, чем вы!

Немиров ответил не очень умной резкостью. Еще не хватало, чтоб Клаву припутали к их разногласиям! И чтобы Клава оказалась в одном лагере с теми, кто ему житья не дает!

1 ... 112 113 114 115 116 117 118 119 120 ... 163

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Дни нашей жизни - Вера Кетлинская бесплатно.

Похожие на Дни нашей жизни - Вера Кетлинская книги

Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко - Советская классическая проза
Белые одежды. Не хлебом единым - Владимир Дмитриевич Дудинцев - Советская классическая проза
БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ - Александр Котов - Советская классическая проза
Белые коромысла - Михаил Щукин - Советская классическая проза
Бремя нашей доброты - Ион Друцэ - Советская классическая проза
Через двадцать лет - Юрий Нагибин - Советская классическая проза
Лога - Алексей Бондин - Советская классическая проза
Батальоны просят огня (редакция №2) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
Ардабиола (сборник) - Евгений Евтушенко - Советская классическая проза

Оставить комментарий