Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Meine arme Maynau[143], — произнес доктор Принц, нежно поглядывая на следы слез, проложивших две дорожки в рисовой пудре на ее щеках.
Тут шумные приветствия смолкли — певица решила петь еще и, раскрыв нотную папку, вынула ноты и поставила их перед Важкой.
— Только, ради бога, не свалитесь со стула! — тихонько бросила она ему через плечо.
Важка, разумеется, глубоко взволновался — он с первого взгляда узнал свое творение, и это подтверждало заглавие:
«ИЗ ГЛУБИНЫ СЕРДЦА»
ПЕСНЯ. СЛОВА НА МУЗЫКУ РУД. ВАЖКИ
СОЧИНИЛ АНТ. НИКИШЕК
Пальцы Рудольфа, переворачивающие страницы, дрожали более чем заметно. То была средняя часть его «Трио», отмеченного академической премией, здесь ничто не было изменено, только партию скрипки и виолончели вывели в одну линию, а ниже написали слова.
— Господи, Важка, ну, прошу вас! Если не решаетесь, то у меня тут есть «Вечерняя песня», только будет очень жаль — вашу музыку я пою замечательно, тогда-то и услышите, что вы создали...
— Дайте мне минутку опомниться...
— Я, конечно, могла бы показать вам это заранее, но я только в последний момент... видите ли, мне должна была аккомпанировать пани Майнау, она сама и переписывала ноты, и автор текста тоже тут — учитель Никишек, жених барышни Фафровой. Если никак не соберетесь, вас заменит пани Майнау, только мне этого не хотелось бы, она страшно акцентирует ритм...
— Ни за что на свете, барышня, я никому не уступлю этого места! — с жаром воскликнул счастливый композитор.
— Тогда — начали! — шепнула Тинда и встала в позицию.
Ропот удовлетворения пробежал по залу, кое-где захлопали.
— Вот теперь — внимание, доктор! — сказала пани Майнау. — Ваше желание сейчас исполнится, услышите нечто, созданное специально для нее.
Рудольф заиграл вступление к адажио, но не доиграл. Ибо в тот момент, когда надо было вступать Тинде, грохнул ужасающий удар, так что подскочил не только пианист, но и все, кто сидел в зале. Звук был похож на пушечный выстрел, произведенный в непосредственной близости. Стало слышно, как у подъезда забили копытами испуганные лошади. Детонация прозвучала очень резко и до того чуждо, непривычно, что никто не мог понять причину.
Все обернулись к выходу, от испуга гости просто оцепенели.
Но вот уже начали раздаваться женские голоса, поспешно и громко требовавшие поскорей уходить отсюда: это предвещало панику. Тут кто-то показал наверх, затем поднялось еще несколько рук, голоса зазвучали спокойнее, хотя и удивленно, — и вскоре всем стало ясно, что случилось.
Через огромное монолитное стекло окна над эстрадой, от верхней до нижней рамы протянулась зигзагообразная трещина; ярко высвеченная луной, уже ушедшей за пределы окна, трещина была похожа на молнию, на росчерк судьбы, перечеркнувшей все это праздничное безумство.
— Гляньте-ка, должно быть, знатный мороз на дворе, коли треснуло такое стекло! — сказала пани Папаушеггова. — Поди, несколько сотен к черту пошло...
— Скажите лучше — несколько тысяч, милостивая пани, — возразил пан Бенда. — И не обязательно от одного мороза; если такое стекло плохо закрепить, скажем, перетянуть с одной стороны, то достаточно бывает небольшого охлаждения, и беда тут как тут.
Слышались и другие объяснения, в них недостатка не было. Но все равно — впечатление оставалось тягостным, чудилось что-то роковое, словно некое «мене, текел, фарес» зияло с перечеркнутого наискось окна.
Настроение упало, оно совершенно сломалось, веселье улетучилось, никто больше не садился. И, словно опасаясь, что теперь home мистера Моура пойдет рушиться и дальше, все разом заспешили, словно сговорившись, начали одеваться, уходить, и первый пример подали гости за главным столом. Хозяин прощался за руку с друзьями, пожимая плечами по поводу фатального случая, преждевременно прервавшего праздничную программу. И каждому, кто подходил к нему, чтобы откланяться, он повторял свое искреннее сожаление. Отбыла и барышня Фафрова; поскольку с Тиндой оставался ее отец, Мальва предпочла уехать со своим учителишкой, столько раз бросаемым ею и вновь обретаемым Никишеком.
Тинда бесследно скрылась.
Она сидела теперь в задней комнате, в так называемой «drawingroom»[144], куда бежала сразу после страшного грохота, и пани Майнау обнаружила ее здесь, стучащую зубами, и не могла слова от нее добиться. Утешала она ее насильно, чуть ли не с бранью, настаивая, чтобы Тинда допела программу. Но вот вошел сюда совершенно убитый Важка и на вопрос Майнау, что делается в зале, сообщил, что публика разъезжается гуртом. Тут пани Майнау взъелась на него: это он во всем виноват, сохрани он присутствие духа, не подскакивал бы как сумасшедший, а спокойно продолжал бы играть! Тинда опамятовалась бы и допела бы до конца, как богиня!
Но Тинда возразила на это, что не смогла бы издать ни звука, горло у нее перехватило. У нее зуб на зуб не попадал, как в жару, и вдруг хлынули слезы, она бросилась в объятия пани Майнау и расплакалась, причитая в отчаянии:
— Увидите, милостивая пани, это плохо кончится, это было дурное предзнаменование!
Увидев слезы дочери, пан Уллик успокоился: теперь уже нечего опасаться одного из тех нервных припадков, во время которых — он знал — Тинда способна на что угодно. Слезы разрядили напряжение, как ливень разряжает тучи, грозящие градом, и катастрофы не будет.
В наступившей тишине внезапно закричал телефонный звонок.
Рука пани Майнау, поглаживавшая Тинду по волосам, замерла, голова девушки поднялась с груди наставницы, и обе с испугом переглянулись.
Да, они совершенно забыли о том, чего с таким нетерпением ждали весь вечер!
Императорский советник подбежал к телефону — «Алло!» — и ответил в трубку:
— Да, подождите немного, сейчас он будет... Вот, подходит уже! — Он передал трубку Моуру, который только что вошел с доктором Принцем. — Пана Моура спрашивают из театра.
— Сейчас кончился спектакль, — пробормотал про себя Важка, имевший полное право разделять общее напряжение.
Моур поспешно подсел к аппарату, и не менее стремительно пани Майнау кинулась к отводной трубке.
— Олл райт, — сказал в аппарат Моур. — Говорят, хорошо, что застали меня, — объяснил он присутствующим, после чего отвечал уже только в телефон, односложно, через паузы, и как бы про себя.
— Yes-yes-yes... — Пауза. — Damned! — Пауза. — God bless you! — Пауза. — Impossible![145]
Никто, конечно, ничего не мог понять по этим репликам, зато лицо
- Рубашки - Карел Чапек - Зарубежная классика
- Немецкая осень - Стиг Дагерман - Зарубежная классика
- Фунты лиха в Париже и Лондоне - Оруэлл Джордж - Зарубежная классика
- Начала политической экономии и налогового обложения - Давид Рикардо - Зарубежная классика / Разное / Экономика
- Пагубная любовь - Камило Кастело Бранко - Зарубежная классика / Разное
- Дочь священника. Да здравствует фикус! - Оруэлл Джордж - Зарубежная классика
- Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии. Попытка принудить читателей к пониманию - Иоганн Готлиб Фихте - Зарубежная классика / Разное / Науки: разное
- Великий Гэтсби. Ночь нежна - Фрэнсис Скотт Фицджеральд - Зарубежная классика / Разное
- Кармилла - Джозеф Шеридан Ле Фаню - Зарубежная классика / Классический детектив / Ужасы и Мистика
- Пробуждение - Кейт Шопен - Зарубежная классика