воздействием тех или иных событий постоянно меняется и внутренне обновляется. Я тоже в ту бессонную ночь претерпел одну из таких многих линек на отпущенном мне жизненном пути и, хотя чисто внешне казался абсолютно прежним, внутренне, я чувствовал, превратился совсем в другого человека. К добру ли это, к беде ли — я тогда об этом не думал.

К Кульмире я больше не ходил. Возможно, узнав от Алии о моей рыцарской исповеди, она просто назвала меня предателем, возможно, долго не медля, оборотила к себе парня своей лучшей подруги, с которой вместе росла и провела полжизни, — Сакена, не знаю. Ни ее, ни робкого сердцем Кошима, ни туготелую, широкобедрую Алию — никого я больше не видел. На узкой тропинке своей судьбы в дремучем лесу ежедневных сует ты сталкиваешься со многими людьми. Сколькие из них оставляют след в твоей душе! Один след ты долго ощущаешь в себе, другой нет. Но уж раз прошло, скрылось из глаз, рано или поздно все превращается а привидевшийся сон. Все забываешь. Таков закон великой жизни, все надежды и все опасности которой всегда связаны с днем грядущим.

И вот воскресший из каких-то темных закоулков моей памяти Кошим стоит сейчас передо мной, опершись о теплую, выкрашенную светлой краской батарею. Нос у него вздернут пуще прежнего, скулы выступают еще больше, и все лицо, задубелое от работы на холоде, в пятнах. На висках преждевременная седина. От бывшего Кошима в нем ничего нет. Но в его облике, в его лице, поведении я не нахожу ни следа огорчения или хотя бы обиды. Серые глаза его поблескивают. Когда он смеется, рот его, кажется, вырастает в размерах — уголки губ едва-едва не достают до ушей. Я спросил у него имя, и он, видимо, счел необходимым дать краткую справку о себе.

— Сначала я на заводе работал, — сказал он, прицокивая языком и качая головой. — Но по состоянию здоровья… — он чуть помедлил, прокашлялся, — сложились, в общем, обстоятельства, и я ушел. Теперь я дворник. В двух местах работаю. Слава богу, ничего зарабатываю.

— В прошлом году, что ли, — сказал я, — в одной центральной газете я очень даже приличный рассказ прочитал. Молодой парень написал, тоже вот, как вы, дворником работает.

— Как его зовут-то?

— Не помню. Не то Суворов, не то Нахимов, знаменитая, в общем, какая-то военная фамилия. Помню только: тоже дворник, как вы.

— Тоже, как видно, делать нечего, — усмехнулся Кошим. — Или пусть пишет себе, или работает, как люди.

Это бес подтолкнул меня — опять мы свернули на опасный путь, и я срочно переменил тему разговора.

— Где-нибудь в этих краях живете?

— Да нет, — сказал Кошим. — Родственники моей жены живут. Теща прихворнула что-то, решил попроведать… Сам я в микрорайоне живу. В прошлом году квартиру получил. Трехкомнатную. Сверкает вся. Самое, конечно, большое удовольствие — этим щенкам. Я про детишек своих. Старший во второй класс ходит. Остальные в саду-яслях. Рядом с домом. Жена моя нянькой там. Работает и за своими детьми одновременно присматривает. — Кошим снова засмеялся, беззвучно и широко раскрывая рот. — Вот уж что называется работка!..

— Так ведь это чудесно, — сказал я.

— Живем — во! — провел он ребром ладони по горлу.

— Конечно, коль вы вдвоем зарабатываете!

В сторону центра, не задерживаясь на остановке, длинной вереницей, впритык друг к другу, прошли четыре красных вагона. Два сцепленных вместе трамвая.

— Один, видно, поломался, — сказал я. — Еле тащатся.

— Колеса целы — как-нибудь до парка доберутся, — сказал Кошим. — О господи! — воскликнул он тут же. — Говорят же: бабы болтают — теленок всю мать высосет. Про это-то дело мы и забыли совсем… О, одна сторона запотела, согрелась, видно. Взболтнем. Ну вот!

— Ваш черед, — сказал я. — Пейте. Я после вас.

Минут через десять, обнявшись, мы с Кошимом распрощались. Так он и ушел, не узнав меня. И я решил, оно даже и к лучшему.

А если бы я встретился с ним на следующий день после того, как пытался исполнить добровольно взятую на себя роль ангела любви, я бы с ним по-другому поговорил.

Форм существования много на земле, но сознательная жизнь дается лишь человеку, да и то, в сравнении с вечностью, на краткий лишь миг; высокого происхождения жизнь — священная вещь, и ей не требуется ложных забав и увлечений на ее бренном пути и приношения себя в жертву во имя всяких сомнительных «высоких чувств». Так бы я сказал и еще много чего мог бы сказать. Но между тем днем и нынешним пролегло уже двенадцать лет. Вчерашние слова не годятся для времени настоящего. Что толку бередить затянувшуюся рану?

С тем я и ушел.

Среди нас четверых, участников небольшой драмы, разыгравшейся в те далекие уже годы нашей юности, наиболее достойным счастья был этот Кошим. И я был рад, что он его наконец нашел.

1971

Перевод А. Курчаткина.

СТРОПТИВАЯ

Когда Батиш, взяв с собой своего шестидесятилетнего отца, который по-русски, кроме «издрасти», не знал больше ни одного слова да и по-казахски-то был не очень грамотен, поехала в Семипалатинск поступать в институт и, не прошло даже двух недель, вернулась домой, провалившись на экзаменах, одни в ауле протянули: «Э-ээ!», другие: «И-ии…», а третьи: «А-аа!!». «Э-ээ!», произнесенное с восклицанием, означало: вон наша Еркежан сплошь на четверки и пятерки училась, и то не поступила, а этой-то девице, которая школу с одними тройками окончила, ей-то чего было тревожить старые кости Ирсая, заставлять его ехать черт-те куда, пойти на такие расходы, по первому же предмету «гуся» схватила, — так ей и надо. «Э-ээ!» — говорили солидные женщины в возрасте от тридцати до сорока пяти. «И-ии…», произнесенное с многоточием, означало: о-хо-хо, с этой растреклятой учебой год от году все неладней, эти люди в городе, что «егзем»[68] принимают, сами, видно, ничего не соображают, — вон сын горлодера-то, бывшего бухгалтера Сатыпалды, забияка Еркебай поступил, сказывают, учиться на учителя, а тут единственную дочь Ирсекема-аксакала, которой бог его на старости лет только и одарил, не пустили к науке, ох, бедняжка, как же так делается-то… «И-и…» — говорили сердобольные старухи возрастом от пятидесяти и выше. «А-аа!!» — с двумя восклицательными знаками звучало грозно и значительно и, в основном, было произнесено устами парней от семнадцати до двадцати лет; в этом восклицании заключался большой смысл, оно было чревато далеко идущими последствиями. Хотя, если выразить словами, прозвучало бы очень коротко: «Ура, какое счастье!» Так восклицалось не из злорадства, не потому, что парни относились к Батиш с неприязнью.

1 ... 134 135 136 137 138 139 140 141 142 ... 181

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Голубое марево - Мухтар Муханович Магауин бесплатно.

Похожие на Голубое марево - Мухтар Муханович Магауин книги

Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
Чудесное мгновение - Алим Пшемахович Кешоков - Советская классическая проза
Победитель - Юрий Трифонов - Советская классическая проза
Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков - Детская проза / Советская классическая проза
Мешок кедровых орехов - Николай Самохин - Советская классическая проза
Семипёрая птица - Владимир Санги - Советская классическая проза
Сплетенные кольца - Александр Кулешов - Советская классическая проза
Песочные часы - Ирина Гуро - Советская классическая проза
По старой дороге далеко не уйдешь - Василий Александрович Сорокин - Советская классическая проза
Долгие крики - Юрий Павлович Казаков - Советская классическая проза

Оставить комментарий