-Если я вернусь обратно, - задумчиво проговорила Ханеле, - мы с тобой еще увидимся. А если нет…, - она встряхнула головой: «Неважно».
Уже, когда они шли к окраине местечка, Нахман тихо сказал: «По Исааку я кадиш читаю, и буду читать - сколь я жив. А тебя я попросить хотел - у нас есть юноша, в ешиве, Шломо Бергер. Рвется в Святую Землю, его отец даже из дома выгнал за это. Он сам из Златополя, отец у него там раввином. Приехал сюда, услышав, что я в Святой Земле был. Юноша хороший, хотя способностей у него нет особых, денег он скопил немного...»
-Я его туда довезу, - отозвалась Ханеле. «Пусть не волнуется». Бергер прибежал к ней, - Ханеле с дочкой жила на постоялом дворе, - в тот же вечер. Ему было восемнадцать. Ханеле, бросив на него один взгляд, отчего-то улыбнулась: «Не беспокойтесь, господин Бергер. Отсюда поедем в Одессу. Встретимся с дядей моим, по отцу, и поплывем в Святую Землю».
-Какая она красавица, - восхищенно подумал Бергер, глядя на высокую, выше его, стройную женщину, с нежной, жемчужной кожей. Изящная голова была плотно укрыта платком - выезжая из леса, Ханеле прятала волосы. Ее принимали за разведенную женщину и Ханеле никого не поправляла. В свидетельстве, что ей выдали в белостокской синагоге, после того, как маленькой Хане дали имя, было написано: «Отец неизвестен».
Бергер играл с маленькой Ханой, на постоялых дворах бегал за молоком, носил саквояжи. Затаив дыхание, он слушал рассказы Ханеле о Святой Земле. В Одессе та послала записку дяде Теодору. Федор предупредил ее, что остановится во «Французской» гостинице. Он явился на их постоялый двор - высокий, широкоплечий, в отлично сшитом сюртуке, с рыжими, коротко стрижеными, уже начинающими седеть волосами. Федор сразу же велел: «Незачем тесниться, переезжаем все ко мне. Корабль только через неделю, мы с маленькой, - он присел, и Хана прижалась головой к его плечу, - мы с маленькой будем гулять по берегу».
Бергер, было, открыл рот, но Федор усмехнулся: «Ты думаешь, у этого клоповника, - он повел рукой в сторону низких потолков, - и у «Французской» гостиницы разные хозяева? Один и тот же. За еду свою не волнуйтесь, попросим новую посуду, обеды вам отсюда носить будут».
Так они и оказались в устланных коврами комнатах, с мраморным, выходящим на море балконом.
Ханеле увидела саблю. Погладив острые грани сапфиров, она подняла на дядю глаза. «На всякий случай, - хмуро сказал Федор, закуривая сигару. «Хотя, если верить тому, что ты мне написала...»
-Верьте, - Ханеле закуталась в шаль. Женщина быстро, незаметно, положила руку на медальон под глухим воротом платья. «Дядя Теодор, - она помялась, - не надо со мной туда ходить».
-Ты же сказала - должен быть близкий человек, - удивился мужчина. «Его крови. У Моше жена, ребенок...»
-У вас тоже, - Ханеле взглянула на мачты кораблей, на полукруг лазоревой воды. Снизу доносился блаженный смех. Маленькая Хана шлепала босыми ножками по кромке прибоя. Бергер сидел на камнях, склонившись над своим блокнотом. «Он стихи пытается писать, - вспомнила Ханеле. «На святом языке, о героях Танаха»
Ханеле помотала головой: «Я все сама сделаю, дядя Теодор. Просто..., будьте там, - она повела рукой в сторону моря, - рядом.
-Тоже ребенок - вздохнул мужчина. Федор вспомнил, как Тео, приподнявшись на локте, обеспокоенно спросила: «Но ведь это не опасно, милый?».
За окном был нежный, весенний петербургский закат, в спальне пахло розами - на камине стояли вазы с белыми и винно-красными цветами. Федор поцеловал ее в теплый висок: «Вот и седина у нас обоих. Два года ей до пятидесяти осталось, а мне шестой десяток. И Петьке двенадцать, вырастить бы его».
-Совершенно ничего опасного, - недовольно ответил он, прижимая жену к себе. «Еду исследовать это соленое озеро, от Академии Наук, заодно с братом повидаюсь...»
-Теодор, - строго сказала Тео, - не скрывай от меня ничего, я по глазам твоим все вижу.
Он погладил ее темные, тяжелые волосы, и начал говорить. Тео, молча, слушала. Потом жена поцеловала его: «Я за твоего брата помолюсь, в церкви, можно же?»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
-Не помешает, думаю, - грустно отозвался Федор. «Как вернусь, как перемирие с Наполеоном подпишут - съездим все вместе в Париж. Мишеля повидаем, с Петькой там гулять будем..., Иди сюда,- он обнял жену. Закрыв глаза, шепча ей что-то ласковое, Федор горько подумал: «Если вернусь».
-Вот и мой брат, - Ханеле рассматривала приближающиеся лодки, - рукой нам машет.
- Я носил вас как бы на орлиных крыльях, и принес вас к Себе...- восторженно прошептал Бергер, глядя на черепичные крыши Яффо, на берег белого песка, на шелестящие под легким ветром пальмы.
С кормы и носа корабля уже спускали веревочные лестницы.
Они сидели во внутреннем, прохладном, вымощенном плиткой дворике, где тихо журчал фонтан. Маленькая Хана спала на ковре, укрытая шалью. «Господи, - зачарованно подумал Шломо, разглядывая господина Судакова, - я таких евреев и не видел никогда».
Он был ростом вровень своему дяде, огромный, как медведь, с большими, грубыми руками строителя. Моше сидел, привольно раскинувшись на подушках - в турецких шароварах и просторной рубашке, рыжие волосы были прикрыты тюрбаном, на загорелом лице сияли белые, крепкие зубы. За поясом у него была короткая сабля, и два пистолета.
Моше перехватил взгляд Бергера и весело сказал: «Это на всякий случай. С местными я в дружбе, турецкий у меня, как родной, на арабском языке тоже объясняюсь. Однако заезжие случаются, с юга, караваны грабят. Я один путешествую, - он широким жестом повел рукой, - я на своей земле, мне бояться нечего. Я здесь каждый камень знаю, - он рассмеялся. Федор сказал: «Мы с тобой, юный Шломо, сейчас прогуляемся до базара, купим провизии, раз вечером отправляемся».
Они ушли, а Моше выжал лимон на рыбу: «Бергера этого я к делу пристрою, не волнуйся, и комнату ему найду. Вы все у нас будете жить, конечно, дом большой, хороший. Отличная у меня племянница, - он ласково взял руку Ханеле.
Та обняла брата и тихо спросила: «Как он?»
-Как, - угрюмо отозвался Моше, - Исаака нашего не велел даже алфавиту учить. Хорошо, что дядя Аарон все это на себя взял. А у Исаака задатки отличные, я и сам вижу. И не играет с ним никто. Хотя он у нас мальчик бойкий, с местными дружит.
- Малку, говорят, он совсем забил, поэтому и не выпускает на улицу, чтобы о синяках не шептались. И девчонок в черном теле держит. Сам мясо три раза в день ест, а им куриные кости достаются, да и то - только на Шабат. Семеро, - Моше покачал головой, - жалко их, бедных. И Малке едва за двадцать.
-А что мама Лея? - Ханеле отщипнула гроздь винограда и пробормотала благословение.
-Хорошо, - Моше широко улыбнулся. «На Элишеву ворчит, рукава у нее нескромные. Как узнала, что ты приезжаешь, обрадовалась. Только о Хане, - Моше внезапно покраснел, - я ей сказал, что ты замужем в Польше была. Я ей не все говорю, сама понимаешь. Что я землю купил, она и не слышала еще».
-Землю купил! - ахнула Ханеле. «Хотя ты же подданный султана, вам сейчас можно. За стенами?»
-Да, - кивнул Моше. «Работы много, надо орошать, удобрять, дом строить. Четыре дунама пока, буду там этроги выращивать, вы же, - он усмехнулся,- их отсюда заказываете, со Святой Земли. Деньги хорошие. И потом, - Моше внезапно вздохнул, - сестер мне придется на ноги ставить, дяде Аарону шестой десяток уже. Он и внучек не видел, ни одной. И Малку со времен хупы ее не видел».
Ханеле доела виноград и разлила чай с мятой: «Скоро все это закончится, милый».
-Даже знать ничего не хочу, - подумал Моше, глядя на безмятежное лицо старшей сестры. «Все равно не пойму я ничего этого. Главное, чтобы отец стал таким, как раньше, вот и все».
-А с Малкой, - Ханеле посмотрела куда-то вдаль, - все хорошо будет. Давай, - она взглянула на мирно спящую дочь, - начнем багаж грузить, скоро в путь.
Ночевали они на постоялом дворе в Лоде. Ханеле уложила дочь. Закутавшись в шаль, в одной длинной, холщовой рубашке, она вышла на улицу. На востоке, там, где за холмами лежал Иерусалим, сияли крупные звезды.
